Книга Путь к сердцу. Баал - Вероника Мелан

Они туда не сунутся, не сунутся! Не посмеют, ведь так?

А она? Посмеет?

Сзади послышался треск веток и хрипящие, бубнящие злые мужские голоса.

Алька судорожно вдохнула, трясущейся рукой нарисовала вдоль груди защитный символ и шагнула вперед.

– Вернись, дура! Умрешь там!

– Надо ж, пугливая…

– Все сначала пугливые, потом стонут.

– А красивая… Хорошая самка. Моей будет.

– Она Хромому полагается, твоей не будет…

– Ничего, сразу после него. Авось, зачнет-таки от меня…

Зачнет? Самка?! Полагается Хромому?! Да никому она, нож им в спины, не полагается! А ведь она знала – ее продали! Кто-то предал ее там, еще в городе, сообщил «диким» о дате выхода, снабдил информацией.

Сучки, а не стражницы! Вот вернется она когда-нибудь и обо всем сообщит Общине. Заставит их устроить допрос с пристрастием, подключит Хельгу, подключит маму, а уж Ванесса Тереньтевна этого так просто не оставит – дойдет и до главы Конфедерации, Великой Кираиды Вениаминовны! Пусть тогда посмотрят! Всех, всех попересадят!

Все эти бравурные мысли маршировали фоном, в то время как разум залепил страх. Глаза выхватывали разрозненные детали: огромные мышцы, грязные колени, босые ступни, кривые желтые зубы, злые жадные, лапающие ее фигуру взгляды, сильные жилистые пальцы, заляпанные чем-то бурым лезвия старых мечей.

Ее меч… Он тоже однажды окажется у них?

Копытами сбрендившего коня стучало сердце.

Нет, нет. Нет.

Алька сделала шаг назад; под подошвой хрустнули и перекатились камни.

– Стой, ненормальная!

– Сожрут ее там!

– Возвращайся, с нами будет лучше.

Лучше? С ними? С этими… мужланами? Да лучше на виселицу, лучше в тюрьму и гнить там без белого света, лучше всю жизнь с Нилом, лучше… навсегда в Равнины.

«А ведь они не пошли за ней, – эта мысль посетила голову только теперь, – остановились прямо у черты, у невидимой границы, а дальше ни ногой. Почему?»

Алька, конечно, надеялась именно на это, но до сих пор не верила собственному счастью. Или несчастью? Почему, если они считали ее такой нужной некому Хромому, не побежали за ней дальше, чего (или кого) напугались?

Теперь у нее дрожали не только колени – все тело. Тряслись от паники внутренности, нервно дрожали ладони, подрагивали губы.

За что, Дея, за что? Или ты помогаешь «им», а не нам?

«Дикие» откровенно бесились – вожделенная «самка» не возвращалась, но преследовать ее более никто не желал. Все всматривались куда-то за ее спину, щурили глаза, опасливо перетаптывались на месте и изрыгали проклятья:

– Дура безмозглая…

– Я б ей всыпал, сучке… Самки – они все такие, как куры – мозгов нет…

– Зато сиськи есть. Я б ей вдул, до-о-о-олго бы вдувал…

У того, кто это прорычал, уже стоял – Алька видела, как под углом в девяносто градусов стоит край его грязной, сшитой из шкуры юбки, – разве что «головня» не видна.

Мама, ты этого хотела? Такой судьбы для меня?

Противно, страшно, холодно, а она одна. Что делать, как выбираться, куда идти?

Одно понятно наверняка: стоять и ждать, что «дикие» уйдут сами, бессмысленно – нужно убираться самой. Чтобы не видеть, не слышать, чтобы оторваться, в конце концов…

Алеста развернулась и, не опасаясь нападения со спины (хотели, могли бы раньше), зашагала вглубь Равнин. А следом неслось:

– Сожрут!

– Самка, ты и часа не протянешь!

– Вернись, дура безмозглая! Вернись, пока еще не поздно…

И было в этих криках столько скрытого, но неподдельного страха, что ее морозило.

Решение выглядело простым и логичным: забраться вглубь настолько, чтобы ее не стало видно с горизонта, пройти вдоль линии границы километр или два, затем вернуться и посмотреть, не ушли ли «дикие»? Если ушли, выждать еще часок, затем вернуться на дорогу. Нет, не на дорогу, на этот раз пролеском и только им.

На деле все оказалось сложнее.

Чем дальше Алеста уходила от нормальной земли, которая, если обернуться, теперь почему-то казалась бесцветной и невероятно далекой, будто она не шаг шагнула, а в другой мир попала, тем холоднее становилось вокруг. Холоднее, пасмурнее и… страшнее. Вокруг одни камни, впереди заваленные булыжниками холмы, на горизонте кружат тяжелые тучи, а вокруг будто кто-то есть – кто-то не видимый. А впереди – что это – снег?

Тело стыло, ступни леденели, кожа покрылась пупырышками; тоненькие волоски на запястьях встали дыбом.

Забираться далеко страшно, а обернешься – фигуры все еще там, все пять. Идут вдоль границы, машут руками, что-то орут – слов уже не разобрать.

Мама, Дея… куда она попала? За что?

Алька оборачивалась, спотыкалась, брела все дальше, мерзла, оборачивалась снова. В конце концов спряталась за большим черным валуном, опустилась на корточки, прислонилась к нему спиной и принялась растирать бегущие по щекам слезы.

Ей было жаль себя.

Жаль оставленную за спиной жизнь – прозрачную и спокойную, – жаль сбитых об острые камни сапог и расцарапанных ладошек – два раза упала, – жаль всего. Почему? Почему с ней?

– Если боишься, тянешь к себе плохое…

Уйди, бабушка, уйди – не до нотаций.

А изо рта пар – так холодно, и рубашка уже не греет, а горизонта уже и не видно. Она ведь не заблудится, не сгинет в этих молчаливых просторах, где лишь зловещая тишина и воет в камнях ветер?

Ей рано погибать, ей всего двадцать, чуть-чуть за двадцать – ей еще жить и жить. Хотелось пить, но воды лишь на дне, хотелось есть, но почему-то тошнило, хотелось в тепло. А, может, назад? Все равно ведь попробует сбежать, все равно придумает, как выбраться, все равно ведь не убьют? А здесь? Здесь слишком тихо, нехорошо тихо; здесь, в этих землях, обитает что-то нездоровое, жуткое; здесь ей, одинокой девчонке, слишком страшно. И уже, кажется, выпадает из рук сделавшийся слишком тяжелым меч.

Она все-таки заблудилась. И осознала это лишь тогда, когда попыталась вернуться к границе. Вроде бы шла назад, по своим же следам (которых не видно), вроде ведь верно запомнила?

А теперь стояла на высоком пригорке, дрожала на пронизывающем ветру, обнимала себя за плечи – бледная, почти белая, – и затравленно озиралась вокруг.

«Нормальной» земли не видно, «диких» не видно – никого не видно.

Куда дальше? Позади пологий и тянущийся в бесконечную сырую туманную даль холм, слева и справа каменистая без единого куста равнина, перед глазами однообразный, унылый, состоящий лишь из угловатых спин булыжников пейзаж. В какую сторону теперь?