Книга Загадка старого клоуна - Всеволод Нестайко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Стороженко не слушал его.
Рыжему Августу удалось оторваться от преследования (искалеченная нога Стороженко не позволяла ему быстро бегать). Август куда-то исчез.
– Не надо! Прошу вас! Не надо! – умолял Чак.
Но Стороженко дрожал от ярости.
Бросаясь из стороны в сторону, он дёргал какие-то двери, заглядывал в разные, одному ему известные закоулки. И наконец…
– А-а-а!
Я не понял, кто это вскрикнул – то ли Стороженко, то ли Рыжий Август… Рыжий Август сжался, забившись в угол той самой каморки, где пересиживали до начала представления Стороженко с Чаком. Он поднял руки и упал на колени.
– Нет! Нет… Это не я! Не я! Это Анем! Она пренебрегала им, не приняла его ухаживаний. И он… чтобы отомстить… Пообещал за большие деньги… Павлину… настоящий смертельный номер…
– И ты?! За деньги?!
– Нет! Это он! Всё он!.. Я же человек маленький…
– Лжёшь! – свирепо зашипел Стороженко, замахиваясь.
– Ай! – дёрнулся Август, втянув голову в плечи. – Не убивай! Не убивай меня! Я… я тебе загадку сейчас… секрет один открою. Большой секрет! Век меня благодарить будешь. Клянусь! Правду говорю!.. Святой крест! – он быстро перекрестился. – Убьёшь меня – вместе со мной секрет умрёт. Секрет, который может сделать счастливыми всех клоунов мира. Святой крест, правду говорю! Перед смертью не лгут! – он опять перекрестился.
Стороженко замер с поднятой рукой.
– Только… только пусть он выйдет, – Август кивнул в сторону Чака. – Только тебе, тебе одному…
Стороженко взглянул на Чака и, как бы извиняясь, кивнул.
Чак вышел.
Я по привычке бросился было следом за ним и вдруг – ой! – вспомнил: мне же надо остаться, это же главное, ради чего Чак взял меня в своё детство – послушать, что же скажет сейчас Рыжий Август, потому что сам он тогда услышать не смог.
Я остался.
– Послушай! Послушай! – лихорадочно зашептал Рыжий Август, подползая на коленях к Стороженко. – Ты только поклянись, что и меня не забудешь, поделишься. Я же тоже несчастный. Меня публика не любит, не принимает. Я… Нет-нет, я ничего, просто… Так вот! Живёт на Куренёвке старик. Дед Хихиня. Он знает тайну веселящего зелья, смех-травы. Правда! Правда! Только он не хочет мне рассказывать. И я вот собираю деньги, думаю, может, за деньги… А тебе он и так скажет. Тебя все любят. А меня… – он шмыгнул носом, – меня…
– Потому что ты – тля, жук-навозник. Только о деньгах и думаешь. За деньги убить готов, – пренебрежительно бросил Стороженко и опустил руку. – Живи, ничтожество! Не хочется об тебя руки марать… И секрет твой мне не нужен. Не верю я в это веселящее зелье, в смех-траву. Ерунда всё это. Выдумка! Болтовня! Нет на свете никакой смех-травы. Никакого веселящего зелья. Зато подлости человеческой, жестокости, зависти, злости – хоть пруд пруди, – Стороженко повернулся и вышел. Я следом за ним.
В коридоре, прислонившись к стене, стоял Чак-гимназист.
– Идём, сынок, – Стороженко нежно обнял Чака за плечи и махнул рукой. – Ну его!
И устало, бессильно, будто после тяжёлой-тяжёлой работы, наклонил голову. Но уже в следующее мгновение встрепенулся и поспешил по коридору, затем вниз по лестнице.
Карета «скорой помощи» уже приехала, и мы ещё успели увидеть, как двое упитанных санитаров выносили на носилках Терезу из цирка.
Карета была с красным крестом, запряжена лошадьми.
Стороженко смотрел на Терезу и ничего вокруг не замечал. Не заметил он, и как подошёл к нему тот огромный, с бакенбардами, как у рыси, цирковой швейцар, а вместе с ним такой же огромный мордатый городовой с саблей.
– Этот? – обратился городовой к швейцару, показывая на Стороженко.
– Этот! – пробасил швейцар.
– Прошу! – сказал городовой, беря Стороженко под руку. – Идём!
– Пардон отсюда! – пробасил швейцар, подхватывая Стороженко под вторую руку. Из-за городового выглянула разъярённая рябая физиономия Анема:
– Я тебе покажу, как за грудь хватать! Убийца! Каторжник!
– За что? Но он же никого и пальцем не тронул! – растерянно воскликнул Чак. – Он же…
Вдруг, как из-под земли, вынырнула возле Чака плюгавая фигура лысого мужчины в пенсне.
– Гимназист! Вы почему после восьми вечера в публичном месте? А ну! – и классный надзиратель схватил Чака за рукав. Эх! Тут меня такая злость взяла, что я обо всём на свете забыл.
– Да вы что! – заорал я. – Фараоны проклятые! Душегубы! А ну, пустите!
Смотрю – замерли, вытаращились все вокруг: и швейцар, и городовой, и Днем, и публика.
– Боже мой! Откуда он взялся?! Какой-то малец безумный! Хватайте его! – завизжала толстая дама в шляпке со страусовым пером.
– Держите! Держите! – раздавалось отовсюду.
– Ага! Дудки. Я невидимый! Ловите ветер в поле! – кричу я. И вдруг чувствую: хватают меня за одну руку, за другую, за воротник.
– Пустите! – кричу. – Вы что! Не трогайте меня! Я же невидимый! Я в вашем прошлом не жил никогда! Пустите!
Но меня, как в кошмарном сне, сжимают всё сильнее и сильнее. Мне уже и дышать нечем.
И тут всё поплыло у меня перед глазами, закрутилось, и…
Неужели я больше не увижу его? Открытие: у Туси глаза, как у Терезы! «Ха-ха-ха! Муха влюбился в Туську Мороз!» А может, она всё-таки есть, смех-трава?! Встреча возле лавры
Ой!..
Я сидел на скамейке возле цирка, на площади Победы, рядом со старым Чаком.
– А? Что? – растерянно моргнул я. – Что-то я не так сделал?
– Да нет, – улыбнулся старичок. – Всё так. Но больше там делать сегодня было нечего. Стороженко тогда забрали в участок. А меня классный надзиратель отвёл домой, записал фамилию и передал в гимназию. Были неприятности… – он смолк и выжидающе посмотрел на меня.
Ах, да! Я же должен рассказать ему, что сказал Рыжий Август Стороженко в каморке. И я рассказал.
– Веселящее зелье… Смех-трава… Гм… – задумчиво сказал Чак.
– Эх! Если бы узнать секрет этого веселящего зелья!.. Если бы!.. – возбуждённо воскликнул я.
И я вдруг представил себе: ребята хотят надо мной подшутить, посмеяться, а я хохочу им прямо в глаза, хохочу, заливаюсь. И ребята удивлённо переглядываются, растерянно замолкают. И уже не они, а я над ними смеюсь. Потому что знаю секрет смех-травы. Эх!
Чак посмотрел на меня сочувственно – как будто прочитал мои мысли.
