Книга Загадка старого клоуна - Всеволод Нестайко

– Павлин Голозубенецкий…

Прямо напротив форганга (то есть занавеса, отделяющего манеж от закулисной части) были две ложи: справа, как мне объяснил потом Чак, генерал-губернаторская, слева – губернаторская.

Генерал-губернаторская ложа была пуста, а в губернаторской, положив на обитый красным бархатом край ложи паучьи, с тонкими пальцами, руки, сидел костлявый, сутуловатый, с плотно обтянутым кожей черепом – как у мертвеца – верзила.

В маленьких, глубоко и близко друг к другу посаженных оловянно-белых глазах совсем не было видно зрачков. Коротковатая верхняя губа не прикрывала передних зубов, что делало его похожим на хомячка.

Отвратительный, страшный тип.

Я специально подлетел ближе, чтобы хорошо рассмотреть его.

И вернулся обратно на галёрку.

Заиграл оркестр. Из-за форганга выбежали двенадцать униформистов в красных, с позументами, костюмах и выстроились в две шеренги по обе стороны выхода на арену.

Вышел шпрехталмейстер в чёрном фраке с белой манишкой и громким голосом объявил начало представления.

Опять заиграл оркестр. И началось.

Я не буду пересказывать всё представление. Это долго. Оно состояло не из двух отделений, как теперь, а из трёх, с двумя антрактами.

Выступали и наездницы сестры Лобе, и комик-звукоподражатель Вестман, и «летающие люди» Альберто («пять персон», как объявил шпрех), и исполнители номера «американский автомат» – моментальная фотография братьев Манц, и японский жонглёр Тасуноске, и группа дрессированных лошадей Киссо (которых мы видели утром на репетиции), и танцор Миша Пергаменцев, и участники комической пантомимы «Директор кафешантана», и «музыкальная кобыла» Тигретто, которую выводила мадемуазель Мадиган, и многие другие.

Паузы между номерами заполнял Рыжий Август – клоун в ярко-красном парике, с большим носом-картофелиной и густо намазанными мелом щеками, жалкий (его всё время били по голове) и совсем не смешной. Но вот наконец третье отделение.

– Знаменитый укротитель Эстман с группой хищников!

Арену со всех сторон окружили железными решётками.

И выбежали хищники. Львы и тигры молотили по опилкам хвостами, медведи поднимались на задние лапы и свирепо скалились, а огромные, как телята, пятнистые доги лениво похаживали между ними.

Укротитель в чёрном фраке и цилиндре, с револьвером в руке то и дело выкрикивал: «Монт»! – и лев или тигр прыгал на тумбу, потом: «Вниз»! – и он спрыгивал с тумбы…

Но вот раздалась барабанная дробь. Из-за форганга, освещённый прожектором, вышел шпрех и в напряжённой тишине зловещим голосом объявил:

– Смертельный номер! Впервые в мире! Эквилибр на штейн-трапеции без сетки над ареной с дикими хищниками! Мадемуазель Тереза!..

Форганг качнулся, и, приветствуя публику поднятой рукой, вышла сияющая, улыбающаяся Тереза. В жёлтом трико с блёстками, она была солнечная и прекрасная.

Один из униформистов подбежал к свисающей из-под купола верёвочной лестнице, наступил ногой на нижнюю перекладину, и Тереза под бравурные звуки марша начала легко подниматься вверх.

И вот она уже под самым куполом, на трапеции.

Укротитель Эстман ушёл с арены. Там остались только рычащие беспокойные звери.

Оркестр смолк, оборвав на полуноте мелодию.

В цирке воцарилась тишина.

Тереза раскачивалась на трапеции. Вот она сделала стойку на руках, опустилась на голову и развела руки.

Стоя на голове без поддержки рук, она раскачивалась на трапеции под куполом цирка.

Стороженко, бледный, стиснув зубы, замер, в напряжении следя за ней.

«Фу-у…» – перевёл я дыхание, когда она наконец села на трапеции, подняв руку в приветствии.

Зал взорвался аплодисментами.

«Ну, кажется, всё в порядке. Всё будет хорошо. Она пересилила свой страх».

Униформисты, быстро перебирая верёвку, поднимали под купол, к трапеции, стул, обычный деревянный стул с гнутыми ножками.

Тереза взяла стул и, поставив его двумя задними ножками на трапецию, села на него.

Улыбаясь, она сидела на стуле, стоявшем лишь задними ножками на шаткой трапеции, и спокойно раскачивалась, как на обычных качелях.

И вдруг…

– А-а! – не своим голосом закричал Стороженко. Один из тросов, на которых держалась трапеция, лопнул, и Тереза полетела вниз, на арену.

– А-а-а!

Я не понял, как это случилось, но она упала между двух медведей, которые стояли впритык друг к другу. И только благодаря этому она сразу не разбилась насмерть. Искалеченная, она ещё смогла поднять голову и улыбнуться.

Почуяв кровь, львы и тигры насторожились, готовые к прыжку.

Ещё мгновение, и…

Цирк замер.

И тут лохматый, взъерошенный старичок с большой седой бородой, стоявший на галёрке рядом с нами, что-то громко крикнул.

И то ли от этого крика, то ли ещё почему-то все звери вдруг ринулись прочь с арены через решётчатый коридор.

Спустя мгновение на арене осталась только Тереза, лежавшая раскинув руки лицом вверх.

Я посмотрел на Голозубенецкого. Глаза его горели восторгом, он улыбался.

В следующее мгновение Стороженко, а за ним и Чак уже бежали вниз по лестнице. Цирк возбуждённо бурлил.

Когда мы наконец сбежали вниз, Терезы на арене не было. Одна из секций решётчатой загородки была снята, и униформисты уже отнесли Терезу за форганг.

Стороженко бросился туда.

Тереза с закрытыми глазами лежала на полу, она была без сознания, но живая – грудь её вздымалась от прерывистого дыхания.

Вокруг толпились люди: и артисты, и зрители. В стороне хмурился приземистый рябой Днем. Один из униформистов, сочувственно глядя на Стороженко, положил ему руку на плечо.

– Уже вызвали карету «скорой помощи». Несколько переломов. Но…

В это время какой-то юноша из публики в студенческой фуражке громко сказал:

– Трос был подпилен. Я сам видел. Он свисает как раз над тем местом, где я сидел.

Стороженко резко повернулся и бросился к Анему. Схватил его за грудь сильными руками и поднял над землёй.

– Задушу! Убийца!

Побитое оспой лицо Анема мгновенно налилось кровью, глаза вытаращились.

– Не я… Не я… – прохрипел он. – Август…

От толпы метнулся красный парик. – Рыжий Август бросился наутёк.

Стороженко выпустил из рук Анема, который мягко плюхнулся на пол, и кинулся за Рыжим Августом. Чак побежал за ним.

– Не надо!.. Не надо!.. Не надо! – умоляюще повторял Чак. – Вы же себя погубите!.. Не надо!..