Книга Белые терема - Владимир Константинович Арро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эмилия Борисовна ударила по клавишам пианино, и из коридора в класс шатающейся походкой вошла Галя в брюках, в кепке и с папиросой. Расхаживая взад и вперед, она стала насвистывать песенку, но Колька Лабутин крикнул ей:
— Галька, дай прикурить!..
И тогда зрители снова захохотали. Галя тоже смеялась и поэтому больше не могла свистеть.
Эмилия Борисовна крикнула «тише!», заиграла снова, и Галя спела всю песенку, вытянув руки по швам.
— А сейчас, — снова сказала Зина, — хор девочек споет… это… ну… «Хор мальчиков» из оперы «Кармен»…
Пока хор вставал с полу и строился в ряды, сзади какая-то девочка крикнула:
— Эмилия Борисовна, а Генеральский толкается!
— Он больше не будет! — сказал Лабутин.
— А их выставить надо! — крикнули из зала. — С самого начала мешаются! И по-французски не хотели отвечать.
Эмилия Борисовна крикнула «тише», заиграла, и хор торопливо запел: «Чем же не герои мы?»
Потом показали инсценировку «Красной Шапочки». Бабушкой была Нина Зуева, внучкой — Юлька Кудияркина, а Волком — Витька Двужилов. И все трое говорили по-французски.
Публика шумела, волновалась, подсказывала слова. Только Генеральский не удержался и крикнул:
— Чего ты с ней, Витька, разговариваешь! Кусай ее, да и всё!
Тогда между первым и вторым действием Эмилия Борисовна встала из-за пианино и сказала:
— Это возмутительно, Лев Евгеньевич! Я попрошу вас этих крикунов вывести с концерта.
Лев Евгеньевич встал, развел руками и показал им на дверь. Генеральский, Лабутин и вся их компания послушно вышли.
Но ждать им долго не пришлось. После того как Волку распороли брюхо и достали оттуда Красную Шапочку, все хором спели «Марсельезу», и на этом закончился концерт.
Потом все ходили по коридору и отгадывали французские загадки. Эмилия Борисовна раздавала всем конфеты и кричала:
— Камрад, парле ву франсе!
— А что, — сказал Генеральский, — скука у них мертвецкая. Сбегал бы ты, Коля, за гармонью.
Покуда все отгадывали викторину о французских писателях, Лабутин принес из интерната гармонь. Он уселся на табурет, подставленный Генеральским, и заиграл кадриль.
— Ага-а, соломушка! — закричали все ребята. — Стройтесь в пары! Лабутин, не части!
Колька задумчиво перебирал лады, склонив голову, а по всему коридору сновали ребята, выкрикивая друг друга и разбираясь в пары.
— В чем дело? — спросила побледневшая Эмилия Борисовна у директора. — Что здесь происходит?
— Да я и сам не совсем понимаю. Кажется, кадриль собираются танцевать…
— Какая кадриль? При чем здесь кадриль! У меня же французский вечер. У нас еще прослушивание пластинок, музыкальная викторина…
— А что сделаешь? — улыбнулся Лев Евгеньевич. — Разве такое можно отменить? Великолепный танец. Может, и нам с вами встать? Я вас научу, это несложно, всего шесть колен.
— Этого еще не хватало! Шесть колен!.. Я протестую, Лев Евгеньевич! Я заявляю… я заявляю…
Но в это время Лабутин с силой растянул меха, и Генеральский, стоявший все время рядом с ним, под Колькину музыку прокричал:
— Эх, солома, ты солома,
Яровая под ногой,
Выхожу плясать солому,
Полюбуйся, дорого-ой!..
И две шеренги ребят, вызывающе и весело глядя перед собой, притопывая, пошли друг на друга.
— Мне сорвали вечер, и я заявляю, что больше так работать не могу! — тихо сказала Эмилия Борисовна.
— Да полно вам, голубушка, — ответил директор. — Вечер у вас чудесный. А веселье самое только сейчас и начинается…
Но тут к директору подошла Зина Голубева и, улыбаясь, потопала перед ним.
— Вот видите, что делается? Ну как тут откажешь?.. — сказал Лев Евгеньевич. — Пардон, мадам… Мы еще с вами на эту тему поговорим.
И, опустив руки вдоль туловища, сделавшись вдруг серьезным, он пошел навстречу другой шеренге рядом с мальчишками.
ИДЕТ!..
Один раз в неделю из глухомани со странным названием Пирозеро к нам в школу приходил старый учитель Игорь Иванович Дубовецкий.
Едва его сухая благообразная фигура с тростью в руке появлялась на дороге, по всей школе слышно было:
— Идет!..
К нему никто не бежал навстречу — это было не в привычках наших ребят. Они рядком усаживались на жердях школьной изгороди и, сдержанно посматривая на дорогу, роняли редкие фразы:
— Патефон, что ли, тащит? Обратно будет оперу крутить.
— Гляди-ка, пуговицу пришил!..
— Давайте попросим, чтобы снова ночное небо наблюдать!
Мы в учительской тоже ждали Игоря Ивановича. Каждый по-своему.
Филипп Петрович с деланным безучастием распахивал во всю ширь газету, отгораживаясь от мира.
Анна Харитоновна, его супруга, хмурилась над тетрадями и безжалостно крестила их красным карандашом.
Лев Евгеньевич, директор, торопливо отворял форточку и, приподымаясь на цыпочки, разгонял табачный дым.
Старик входил в учительскую, снимал галоши, ставил в угол ношу и трость и только после этого каждому в отдельности кланялся.
— Что же вы, Игорь Иванович, такую тяжесть таскаете, — смущенно говорил директор, подымая с полу электропроигрыватель. — Сказали бы, мы бы кого-нибудь послали к вам…
— Так что уж, уважаемый Лев Евгеньевич, вы все люди занятые. А я не тороплюсь, с остановочками. В девять вышел, а к двенадцати, глядишь, уже и здесь…
Он разворачивал пакет и выкладывал передо мною несколько пластинок.
— Вот, каково?.. Только что получил наложенным платежом. «Князь Игорь». Может быть, запустим сегодня для ваших ребят после уроков?
— Очень кстати, спасибо, — благодарил я, хотя после уроков собирался топить баню.
— А для вас идейка родилась, Анна Харитоновна. В старой церкви хлам всякий хранится. А ведь можно было бы там соорудить маятник Фуко…
Он ждал, пока ответит Анна Харитоновна, но она молчала. И тогда он в сильном смущении отходил от нее и обращался к директору.
Они садились в уголок за стол и вели приглушенный разговор.
Филипп Петрович шумно складывал газету и направлялся к двери.
— Одну минутку! — останавливал его старик. — Филипп Петрович! Не найдется ли у вас немного времени, я вам тут маршрутик зимнего похода набросал…
Филипп Петрович пожимал плечами:
— А с чего вы взяли, что у меня будет зимний поход?
Анна Харитоновна нервно бросала в портфель тетрадки и, вся зардевшись, бормотала:
— Не понимаю, кто дал право!..
Когда за ними хлопала дверь, Лев Евгеньевич подмигивал побледневшему старику, тискал его руку и бормотал:
— Почаще, почаще приходите, дорогой! С вами веселей кровь в жилах бежит!
Темными бесконечными вечерами, когда подмывало сделать все попроще да побыстрее, когда хотелось захлопнуть книги, включить радиоприемник и вытянуться на койке, я вздрагивал и шептал себе и еще кому-то:
— Идет!..
ПОСЛЕДНИЙ АВТОБУС
Они сидели на бревне возле
