Книга Янтарный призрак - Андрей Иванович Горляк

хозяйственный инвентарь. Таких кладовых сапер перевидал немало. Однако этот склад был явно не армейским. Солдат это понял, когда, обследовав миноискателем ближайший ящик и вскрыв его, обнаружил в нем какие-то украшения, завернутые в холщовую ткань и переложенные пенькой и стружками. Иннокентий Степанович не стал углубляться в подземный лабиринт и осматривать смежные залы, решив сделать это позже.

Составив схему осмотренных помещений и прихватив с собой три свертка, сунув их в сумку с противогазом, сапер покинул подземные камеры, вышел на свет, погасил фонарь и написал на стене, у самого входа, любимую им надпись, буквы которой он выводил с особым вожделением: „Проверено. Мин нет. Старшина Грызунов“.

Но донести трофеи до командира роты ему не удалось. Он и еще двое его товарищей, закончивших осмотр других секций катакомб, попали под обстрел немецких автоматчиков: их оставалось еще много. В плен сдавались не все. Из троих только он остался жив и с тяжелым ранением в грудь был отправлен в медсанбат. Выписавшись из госпиталя, старшина получил вещи у сестры-хозяйки и не обнаружил противогазной сумки. Как выяснилось, его доставили в медицинское подразделение без нее. Комроты на его доклад о складе с какими-то „безделушками“ просто махнул рукой: „Барахло фашистское! И без него дел по горло!“ Больше к этой теме Грызунов старался не возвращаться.

В госпитале сапёр познакомился с молоденькой фельдшерицей, на которой затем и женился. Вот тогда он и вспомнил про свою находку и отправился в заветное место с мародерской мыслишкой – был грех, чего уж скрывать, ради любимой и на преступление пойдешь – добыть своей женушке подарок свадебный.

Но у спуска в подземелье с его меловым автографом на шершавой бетонной панели стояла вода: катакомбы были затоплены. Сделали это недобитые фрицы или же случайно открылись шлюзы, Грызунов не знал. Он понял одно: до ящиков уже не добраться. И тогда ему в голову пришла идея пошарить в округе, авось его противогазная сумка обнаружится. К его великой радости, она нашлась. Немецкая пуля срезала, как бритвой, ремень, и сумка скатилась под куст, где все это время ждала хозяина. Ее содержимое осталось никем не тронутым.

Супруга обрадовалась необычному подарку, трем совершенно одинаковым выпуклым мужским портретам из поделочного, как она решила, темно-желтого камня. Эти безделушки стали семейными реликвиями. И лишь спустя почти полвека, потеряв жену и сына с его семьей, Иннокентий Степанович все пропил, включая квартиру. В свое новое жилище, заброшенное здание на окраине Калининграда, прозванное им домом-здравницей для особых туристов, он взял лишь свои боевые награды и свадебный презент жене. Старик долго прятал в загашнике дорогие сердцу регалии, но в итоге и они были обменены на водку. Ордена и медали ушли легко и быстро, а вот с барельефами, которые Грызунов именовал „портретиками“, пришлось немного помучиться: потолкаться в сутолоке железнодорожного вокзала, предлагая пассажирам свой товар. И все же покупатель нашелся. Им оказался высокий парень лет двадцати трех, явно при деньгах. Молодой человек хотел прогнать попрошайку, но седенький старичок с бесцветными слезящимися глазами вынул из рваного целлофанового пакета грязную тряпицу и развернул ее. У парня едва заметно приподнялись брови:

– Что это?

– Украшение. Довоенное, ручная работа. Купи, сынок, жене в подарок.

– Украл небось?

– Обижаешь. Я воевал, брал Кенигсберг. Это вещь трофейная. Купи, мил человек, помоги инвалиду.

Грызунов сразу понял, что потенциальный покупатель не из местных, скорее всего москвич, если судить по едва заметному акающему выговору. Тот, брезгливо поморщившись, взял миниатюру и повертел ее в руках.

– Сколько хочешь?

– Да кабы не нужда… – пенсионер объявил баснословную по его убеждению сумму и зажмурился от собственной наглости, ожидая криков возмущения за грабеж среди бела дня. Но парень ровным голосом спросил:

– А что-нибудь еще в таком роде у тебя есть?

– Есть, – ответил Иннокентий Степанович со сладким замиранием сердца.

– Где?

– Здесь, с собой. Еще парочка, точно такие же! – бывший сапер зашелестел пакетом.

– Я куплю их у тебя, дед.

На радостях Грызунов чуть не подпрыгнул, однако преклонный возраст и разрушенный организм не позволили ему продемонстрировать перед незнакомцем мальчишескую резвость. Пока молодой человек в красивом костюме и галстуке с замысловатыми узорами отсчитывал купюры, антиквар поневоле распахнул створки своей души и махнул дрожащей рукой:

– А! Была не была! Бери, сынок, все скопом! Там еще сумка от противогаза. Старая, но в хозяйстве сгодится.

– На кой черт она мне сдалась! – не оценил щедрость старика москвич.

– Сгодится. У нее в кармашке, скажу я тебе, бумажечка. А на ней план помещений, которые я разминировал, когда наши город взяли. А то местечко, где я нашел эти штучки, крестиком помечено.

– И много было там этих штучек? – Покупатель проткнул Иннокентия Степановича холодным взглядом зеленовато-серых глаз.

– Знаю только одно, – выдержал старик взгляд. – Ящиков там было много, а что в них было, точно сказать не могу. Эти катакомбы затопило.

– И никто не пытался достать ящики?

– Кому это надо? К тому же, кроме меня, про них, наверное, никто не знает.

– Показать мне это место можешь?

– Стар стал, память уже не та. А хотя там, на плане, все описано подробно.

– Держи, дед! – Парень сунул хрустящую пачку купюр.

– Тут много будет, – отдав пакет и пересчитав трясущимися руками деньги, просипел фронтовик.

– Это надбавочный коэффициент, – усмехнулся молодой человек. – Надбавка за пролитую тобой в войну кровь.

– Ну спасибо, спасибо, сынок! – пряча деньги в карман, принялся благодарить Иннокентий Степанович. – Дай Бог тебе здоровья.

– Все, дед. Прощай! И пей поменьше. Нос уже совсем ультрамариновый.

– Да я чуточек, да и то за твое здоровье, сынок, – проговорил Грызунов, но обещания своего не сдержал. Той ночью в дзоте был устроен пир бомжей, на котором редкие для этой публики хорошие продукты пожирались со зверским аппетитом и чавканьем „продуктами социального разложения“ некогда могущественной супердержавы.

После того пира во время чумовой приватизации остатков социализма Иннокентий Степанович еще долго не употреблял нормальной еды, перебиваясь объедками. И вот он дожил до тех времен, когда его перевели в санаторий, где за ним ухаживали, как за малым дитем, и исправно, три раза в день, вкусно кормили. Единственным неудобством являлся строгий запрет на самостоятельные прогулки на свежем воздухе.

– Напряги свои каменные мозги, старик! – вставая со стула, сказал Задонский. – Может, все-таки вспомнишь то место, где находится вход в подземелье с ящиками.

– Не могу! – виновато развел руками Грызунов. – Вы же меня таскали по этим развалинам, сами убедились. Там все так изменилось, да и я ничего не помню.

– Где же твоя память?

– Пропил, – честно признался Иннокентий Степанович.