Книга Памятное. Испытание временем. Книга 2 - Андрей Громыко

– А мы с вами, Андрей Андреевич, в некоторой степени – коллеги, – сказал, хитро прищурившись, Александр Петрович Довженко.

И потом, чтобы развеять мое недоумение и удивление, он почти без паузы продолжил:

– Я ведь в молодости некоторое время работал на дипломатической службе. Принимал меня на нее старый подпольщик, юрист с дипломом Сорбонны, нарком по иностранным делам Украины Дмитрий Захарович Мануильский.

Тут уж я не выдержал и обрадованно спросил:

– Как? Вы знаете Мануильского? Это крупная фигура в нашей революционной истории. Был одним из организаторов Кронштадтского и Свеаборгского восстаний матросов и солдат в 1906 году. Потом участвовал в Октябрьском вооруженном восстании в Петрограде. Являлся членом Петроградского ревкома.

А мне довелось с ним работать бок о бок в Сан-Франциско при создании ООН. Он и сейчас министр иностранных дел Украины.

– Да, все это так, – подтвердил Довженко. – Это тот же Дмитрий Захарович, который принимал меня, молодого парня, в начале двадцатых годов в Наркоминдел Украины. А приехал я в Харьков, где в ту пору находилась столица Украины, из Киева с должности секретаря губотдела народного просвещения и заведующего отделом искусств в губкоме. Кроме того, я являлся еще и комиссаром киевского театра имени Шевченко.

– С чего же начиналась ваша дипломатическая деятельность? – поинтересовался я.

– Тогда раскачиваться не давали, – ответил он. – Меня сразу направили в Польшу, и я стал работать в русско-украинско-польской репатриационной комиссии по обмену военнопленными. А через год меня перевели в Берлин – стал секретарем Генерального консульства УССР в Германии.

– Как же вы ушли с дипломатической работы в искусство? – спросил я.

– История эта необычна, – заговорил он. – Дело в том, что я с детства тянулся к изучению живописи. Всегда понемножку, когда выдавалась свободная минутка, рисовал. И вот в Берлине после работы все вечера стал проводить на студии «Кюнстлер-хильфе», что по-русски значит «Помощь художникам». Там, в рабочем районе Веддинг, я проводил долгие часы у мольберта. Такая одержимость не могла быть незамеченной, и консул предоставил мне длительный отпуск, даже помог получить стипендию Наркомпроса Украины. Положили мне сорок долларов в месяц, и я целиком отдался учению. Занимался в студии профессора Эккеля – известного берлинского экспрессиониста. И хотя я числился все еще на дипломатической службе, но понял, что дипломат из меня вряд ли получится.

– Что же было потом?

– А потом я вернулся в Харьков, чтобы продлить стипендию и поступить в Берлинскую академию художеств, о чем уже предварительно договорился. Да не вышло. Революционное восстание гамбургских докеров дало повод германским властям раздуть антисоветскую кампанию. В этих условиях о возвращении в Германию думать было нечего. И потому Мануильский собирался послать меня куда-то в Кабул. А я уже стал художником-карикатуристом в республиканской газете. Считал, что нашел призвание.

– А как же Мануильский?

– Он видел, – ответил Довженко, – что у меня ни склонности, ни таланта к дипломатической работе нет. Говорил, правда, что это дело наживное. Но сам видел, что у меня ноги разъезжались в дипломатических делах, не тянуло меня к ним, – вот и отпустил. И выходит, что из дипломата я переквалифицировался в художника. Местная общественность знала уже меня под псевдонимом Сашко. Мои рисунки часто появлялись в газетах и журналах.

– А как же вы пришли в кино? – задал я ему вопрос.

– Очень просто. В 1926 году я вдруг понял, что надо пробовать себя не в статике, а в динамике: не в застывших картинках и рисунках, а в двигающихся. Через рисунки в те годы пришли в кино многие художники: Сергей Юткевич, Лев Кулешов, Григорий Козинцев. Я не составлял исключения. Собрал тогда чемоданчик, не сказал никому ни слова, купил билет в Одессу и поехал. Там, на Одесской студии, и родился Довженко-режиссер.

– И вы ни разу не пожалели, что бросили дипломатическую работу?

– Один раз пожалел, – сказал Довженко, – это было в 1926 году, когда услышал, что убит Теодор Нетте, советский дипкурьер. Я знал его лично. Мы с ним познакомились, когда он привозил дипломатическую почту в Берлин. Рассказывал мне о своей дружбе с Маяковским. А через некоторое время я прочитал стихи Маяковского «Товарищу Нетте – пароходу и человеку». Потом и я сказал свое слово об этом событии.

– Каким образом?

– А я снял художественный фильм «Сумка дипкурьера». По жанру это был политический детектив. Рассказывалось в нем о том, как тяжелораненый дипкурьер за рубежом прыгает на ходу с поезда, доползает до будки путевого обходчика, показывает на свою сумку, в которой важные бумаги для советского правительства, просит ее доставить по назначению и умирает. Сумка проходит через многие руки рабочих людей – друзей нашей страны и попадает по назначению.

Он оживился, когда вспомнил один из эпизодов съемки этого фильма.

– Сцену смерти большевика-дипкурьера в сторожке путевого обходчика мы снимали в павильоне Одесской студии. В тот день к нам на студию попросился министр иностранных дел Турции. Вот и пришлось снимать сцену смерти дипкурьера на глазах турецкого гостя. Он спросил: «Кто это умирает?» Я ответил: «Большевик». Министр решил меня похвалить: «Режиссер знает, как умирают смелые люди». Кстати, в том фильме и я сам сыграл роль судового кочегара, который спрятал сумку дипкурьера в куче угля. Вот так и почтил память дорогого товарища Нетте.

Кстати, – закончил он совсем тихо разговор на эту тему, – это была единственная роль, которую я сам сыграл в кино. А «Сумку дипкурьера» приняли хорошо.

В истории советской дипломатии действительно имел место факт, когда нарком по иностранным делам Г.В. Чичерин встречался с турецким министром иностранных дел Тевфиком Рюштю-беем в Одессе. Случилось это 12–14 ноября 1926 года. В течение трех дней пребывания министра Турции советский нарком провел с ним ряд бесед.

– Я покинул Одессу, – вспоминал позднее Чичерин, – с чувством глубокого удовлетворения результатами состоявшегося свидания, и я с полной уверенностью могу утверждать, что и турецкий министр иностранных дел был глубоко удовлетворен нашей совместной работой в Одессе.

Жители города, местные власти оказали гостям исключительное внимание. Показали даже, как проходят съемки новых фильмов на студии, или, как ее называли в те годы, Одесской кинофабрике.

Турецкий гость прибыл на крейсере «Явуз». Для его встречи в соответствии с военно-морскими традициями советская сторона выслала эсминец «Незаможник». А весь визит стал демонстрацией дружбы двух стран.

Была у Довженко редкая особенность, можно даже сказать, необыкновенный дар: он умел подбирать людей, создавать творческий коллектив единомышленников, которые любили работать подолгу и увлеченно. Они даже не работали, а вроде бы играли в большое взрослое кино. Во всей этой внешне казавшейся суетной большой группе все постоянно обсуждалось, дискутировалось. Так и называли его съемочную группу – «парламент Довженко».