Книга Мир Софии - Юстейн Гордер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но какой смысл он вкладывает в эти слова?
— Когда Фауст умирает — и оглядывается на свою долгую жизнь, — он торжественно провозглашает:
«Мгновенье!
О, как прекрасно ты, повремени[51]
Воплощены следы моих борений,
И не сотрутся никогда они».
И, это торжество предвосхищая,
Я высший миг сейчас переживаю.
— Красиво!
— Но тут вступает дьявол. Как только Фаусту приходит конец, Мефистофель восклицает:
Конец? Нелепое словцо.
Чему конец? Что, собственно, случилось?
Раз нечто и ничто осуществилось,
То было ль вправду что-то налицо?
Зачем же созидать? Один ответ:
Чтоб созданное все сводить на нет.
«Все кончено». А было ли начало?
Могло ли быть? Лишь видимость мелькала,
Зато в понятье вечной пустоты
Двусмысленности нет и темноты.
— Это слишком пессимистично. В таком случае первая цитата мне нравится больше. Хотя его жизнь подошла к концу, Фауст видел смысл в тех «следах борений», которые он оставил после себя.
— Не благодаря ли дарвиновскому учению об эволюции мы ощущаем себя участниками некоего великого процесса, в контексте которого приобретают значимость даже мельчайшие организмы? Мы — планета жизни, София! Мы — огромный корабль, плывущий во Вселенной вокруг пылающего Солнца. И в то же время каждый из нас — корабль, плывущий по жизни с грузом генов. Доставив свой груз в следующий порт, мы можем считать, что жили не напрасно. Ту же мысль высказал в стихотворении «Псалом II» Бьёрнстьерне Бьёрнсон:
Слава предвечной весне, породившей
Все, что мы сущим зовем!
В день воскресенья встанет оживший
В лучшем обличье своем.
Род порождает род.
Род стремится вперед,
Век за веком бредет,
Мир за миром встает,
Гибнет и снова цветет.
Ты, приобщившийся здешней усладе,
Ставший цветком той весны,
День этот выпей — вечного ради,
Житель невечной страны.
Вносишь ты лепту свою,
Вечному в вечном краю,
В сердце надежду храня.
Вздох твой короткий — родня
Воздуху вечного дня![52]
— Чудесные строки.
— Тогда не будем их портить разговором. Скажу только одно: «Конец раздела!»
— Тебе не надоела эта ирония?
— Я сказал: «Конец!» Ты должна меня слушаться.
…у нее возникло отвратительно эгоистическое желание…
В обнимку с тяжелой папкой Хильда Мёллер-Наг вскочила с кровати, отнесла папку на стол, потом, на ходу раздеваясь, помчалась в ванную, постояла пару минут под душем и торопливо оделась. После этого она спустилась на первый этаж.
— Ты готова завтракать, Хильда?
— Я хочу сначала прокатиться на лодке.
— Как же так, Хильда?…
Она выбежала из дома и понеслась через сад к берегу. Там она отвязала лодку, прыгнула в нее и, оттолкнувшись от причала, взялась за весла. Хильда все гребла и гребла в заливе, поначалу резко взмахивая веслами, но постепенно успокаиваясь.
«Мы — планета жизни, София! Мы — огромный корабль, плывущий во Вселенной вокруг пылающего Солнца. И в то же время каждый из нас — корабль, плывущий по жизни с грузом генов. Доставив свой груз в следующий порт, мы можем считать, что жили не напрасно…»
Хильда запомнила эти слова наизусть. Все-таки они были обращены к ней — не к Софии, а именно к ней. Вся папка была одним большим посланием от отца к дочери.
Высвободив весла из уключин, она положила их внутрь лодки. Волны подхватили лодку и стали мягко раскачивать, чуть слышно постукивая о дно.
Как эта лодка плавала в небольшом заливе в Лиллесанне, так и сама Хильда ореховой скорлупкой плыла по жизни.
А где в этой картине София с Альберто? Да, где место Альберто и Софии?
Хильде не верилось, что они могут быть лишь «электромагнитными импульсами» в голове отца, что они существуют только в виде значков, отпечатанных на бумаге с помощью пишущей машинки. В таком случае и про нее можно сказать, что она не более чем набор белковых соединений, некогда слившихся вместе в «теплой лужице». Но нет, она представляет собой нечто большее. Она — Хильда Мёллер-Наг.
Конечно, папка с колечками была потрясающим подарком на день рождения. И конечно, отец затронул в Хильде некие глубинные струны. Но ей был не по душе развязный тон, в котором он отзывался о Софии и Альберто.
Вынудить отца задуматься уже по дороге домой — в этом Хильда видела свой долг перед героями книги. Она воображала себе отца на аэродроме в Каструпе. Пускай, как дурачок, помечется туда-сюда.
Вскоре Хильда совершенно успокоилась. Сев на весла, она подвела лодку обратно к мосткам и пришвартовала ее. Затем она долго завтракала с мамой. Ей было приятно похвалить сваренное всмятку яйцо и в то же время заметить, что, кажется, оно чуть-чуть недоварилось.
К папке она вернулась уже поздно вечером. Непрочитанных страниц оставалось совсем немного.
В дверь снова постучали.
— Может, нам просто заткнуть уши? — спросил Альберто. — Глядишь, наваждение исчезнет.
— Нет, я хочу посмотреть, кто там.
Альберто двинулся следом.
На крыльце стоял голый человек. Поза его была величественна, но одежды на нем никакой не было — только корона на голове.
— Ну-с, дамы и господа, — произнес он. — Что вы скажете о новом платье короля?
Альберто с Софией онемели от удивления, что несколько обескуражило голого.
— Вы даже не собираетесь ни поклониться, ни сделать реверанс! — возмутился он.
— Простите, ваше величество, — набрался храбрости Альберто, — но вы… совершенно голы.
