Книга Два мудреца в одном тазу... - Олег Раин

— Макс.

— Клевое имя, — позавидовал он. — Я тоже хотел, чтобы меня Максом назвали. Два дня родителей упрашивал.

— И чего?

— Обломово. Они же сразу решили, как родится, так в честь деда назовут. А дед у них капитан. На двух войнах побывал. На одной летчиком, на другой танкистом.

— Круто!

— Вот и я не стал спорить. Что им докажешь… Тем более раз герой…

— Не-е, в честь героя еще нормально…

Так мы и стали друзьями. С первого дня и первого класса. Меня ничуть не смущало, что Вовыч малость привирает в своих рассказах. На его малость я отвечал своей малостью. Да и не вранье это было — стихия! Искристая, грохочущая, неуправляемая. Это когда, значит, язык сам по себе работает, а голова даже удивляться не успевает тому, что слышат уши. Ну знаете, вроде тех бесконечных рассуждений о том, что три с плюсом — это почти четверка, а четверка мало чем отличается от четверки с плюсом, значит, это практически пятерка с минусом — и так далее, и тому подобное. Ля-ля-тополя для любителей помечтать. Ну а мы с Вовычем были даже не любителями, а почти профессионалами. То есть любителями с гигантским плюсом и профессионалами с небольшим минусом. И конечно, Вовыча ничуть не поражало, что с утра вместо физзарядки я ломаю кулаком кирпичи, я же легко верил в то, что ему по ночам удается летать. То есть не во сне ногами махать-дрыгать, а по-настоящему! Он и доказательство предъявил — порванную сиреневую нитку. Оказывается, не доверял себе — взял и привязался на ночь к кровати. Умный парень! — сообразил. А утром проснулся, и точно — нитка порвана. Значит, реально куда-то улетал. Даже на будущее решил усложнить эксперимент — позволить нитке свободно разматываться, чтобы уточнить расстояние, на которое улетал. Круто, согласитесь! Ученые, во всяком случае, до этого еще не додумались.

А еще нам с Вовычем приходили в головы одни и те же мысли. Например, такая была: покорить все деревья районного парка. Мы даже не поленились их пересчитать, — получилось чуть ли не пять тысяч. Ну а самых рослых и достойных — всего-то шесть-семь сотен. Короче, вполне возможное дело. И ведь честно пытались облазить все, что запланировали! Потому что настоящий чел — он, если сказал, то непременно должен сделать! Лета нам, правда, на все деревья не хватило, зато приключений хлебнули вагон. Еще и на взрослых удивлялись! Какой только ерундой они там внизу не занимались! — и костры разводили, и шашлыки жарили, и вино трескали под магнитофоны — ну полная скукотища! А сколько мусора после себя оставляли — окосеть можно! Хоть бы один догадался на дерево влезть и поглядеть с высоты на свои безобразия.

Вовыч уверял, что половину деревьев мы точно осилили. Он вообще поражал меня своей дотошностью. Всегда все точно подсчитывал и стремился разобраться в деталях. Вскрывал пульты управления, развинчивал модели самолетов, геликоптеров, машинок. То есть другие гоняли бы себе да радовались, а Вовыч из другого теста! Любой подарок раскручивал в первые же минуты. С отвертками и кусачками не расставался. Мог даже в гости заявиться с пассатижами и долотом. Попробуй оставь такого наедине с телевизором!

Или вот пастой зубной люди пользуются и не задумываются, почему она бывает многоцветной. Мажут на щетку и в рот суют. А Вовыч свой тюбик уже лет в пять ножницами разрезал и попытался выяснить суть многоцветности. Само собой, выяснил. Хотя и перепало ему потом. И за тюбик, и за пасту на стенах и потолке. Вовыч, когда тюбик кромсал, палец поранил, ну и помахал рукой. Паста во все стороны кляксами разлетелась. Что интересно, не белыми, а многоцветными. И впрямь интересное явление. Вполне поддающееся изучению.

А взять тот же лифт? Кто бы мог подумать, что его можно изучать? А Вовыч нашел время и изучил. Хотел проверить, можно ли отправить пустой лифт, если оставить в нем школьный портфель. Кто не знает, в лифте автоматические весы под полом, типа, от перегруза-недогруза. Вот пустой лифт и не отправишь никуда. Ну а Вовыч взялся экспериментировать. Проще говоря, оставлял в лифте портфель с грузом, нажимал клавишу этажа и тут же выскакивал. Если лифт не уезжал, заходил обратно и увеличивал вес. Сначала учебников клал побольше, потом на кирпичи перешел. На восьмом кирпиче портфель у него лопнул по шву, зато лифт, наконец, уехал. Куда именно, Вовыч не запомнил, и сколько мы потом ни бегали, ни искали, — портфель с кирпичами так и не нашли. Вовыч даже высказал предположение, что лифт мог в иное измерение уехать. Ну а в иных измерениях кирпичи всегда дефицит. Примерно так он и объяснил родителям. И конечно, был незаслуженно наказан. Зато теперь, как и все мы, Вовыч носит обычный ранец. Разумеется, без кирпичей.

Я тоже, помнится, переживал за него. Друг все-таки. И с поэзией у нас были общие воспоминания. Тоже не самые приятные. А все из-за взрослых. Ну прямо доставали они своим хвастовством!

— А вы знаете, наш-то постреленок уже 120 сантиметров вымахал! Пять сантиметров за лето прибавил.

— Здорово! Витамины, наверное, особенные?

— Да самые обычные — из сада-огорода. Он и подтягиваться впервые научился. И в длину прыгнул чуть ли не два с половиной метра.

— Да что вы говорите! Зато Вовочка «Дядю Степу» выучил.

— Неплохо. Только наш оглоед уже на Теркина замахнулся…

И весь этот бред мы, как правило, слушали своими ушами. Даже обсуждали иногда тихонько:

— Что, правда, что ли? Про пять сантиметров?

— Да гонят, чё ты их слушаешь.

— А со стихами?

— Это да… Заставили. Стал бы я сам-то!

— Ну да. Мы ж им не клоуны…

И точно, клоунами мы не были, поскольку именовали нас папаши совсем уж отстойными именами. То оглоедами, то сопляками, а то и вовсе щенками. И главное — все с горделивыми такими интонациями! Типа, наш-то щенок какое диво вчера учудил!.. Здорово, а наш балбес тоже недавно порадовал — взял и треть Онегина выучил. Максим, где ты там? Давай-ка, прочти что-нибудь, а то некоторые тут не верят…

Понятно, что я скрежетал зубами. И тащил с кухни табурет, на который, знал, меня непременно поставят, чтобы декламировать этого самого Онегина.

Кто не знает, Онегин — это у них, типа, кумир такой. Как у детей Шрэк или Чебурашка. Между прочим, тоже Пушкин написал. Только Онегин у Пушкина другими делами занимался: то скучал, то по гостям шатался. Ну и про себя, по ходу, поэму написал. То есть не он писал, а Пушкин, конечно, но все равно как бы про себя. В общем, с папой мы этого Онегина и впрямь целую неделю зубрили. Прямо как каторжные. Я строфу, и он строфу. Чтобы мне, значит, не было обидно. Это я такой ультиматум выдвинул: сколько он выучит, столько и я. Папа пытался, конечно, откосить, говорил, что дети должны идти дальше родителей, но я не сдавался и победил. Очень уж папе хотелось перед друзьями похвастать. Ну я и уступил. Все-таки не чужой дядька, — папахен родной. Только вот жаль, что родителей не ставят на табуреты и не заставляют читать стихи перед гостями. Точно вам говорю: зрелище было бы поучительным.