Книга Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн

Значит, надо играть, как всегда. Положиться на искусство, которым она владеет в совершенстве: умение быть обаятельной, устраивать праздники, иллюминации, маленькие фарсы, сюрпризы; и еще — на силу иллюзии.

Великолепная декорация, воздвигнутая перед лицом небытия. Но, чтобы удержать римлянина, она не нашла ничего другого — пока не нашла.

И потом, нужно положиться на естественный ход вещей. Ибо у нее, Клеопатры, есть по крайней мере одно преимущество перед Антонием: даже если бы он был самым легкомысленным из мужчин, все равно рано или поздно он, как и все, попадет (она это знает) в ловушку серьезности.

* * *

А пока они должны были оставаться на высоте того вызова, который бросили миру. И пускались во все более рискованные похождения.

Античные историки, которых эти выходки одновременно отталкивали и привлекали, с удовольствием составляли перечни того, что они называли ночными оргиями, феноменальными пьянками, глупыми бравадами, бесчисленными детскими шалостями и скандалами. К этому каталогу следует подходить с большой осторожностью: по большей части он был продиктован злобным воображением Октавиана и всех тех, кто вслед за ним возмущался дерзостью «неподражаемых». Хроникеры старались собрать в одном месте все сведения о подобных безобразиях, не заботясь о хронологической последовательности, с единственной целью — убедить потомков в безволии Антония и, главное, очернить Клеопатру.

Тем не менее очевидно, что некоторые экстравагантные выходки, отнесенные античными историками к первым месяцам романа Антония и Клеопатры, на самом деле имели место гораздо позже, в момент, когда эти двое уже порвали все связи с реальным миром и, непрерывно устраивая разнообразные провокации, пытались отвлечься от мыслей о своем будущем.

Часть таких историй носит легендарный характер: рассказывают, например, будто Антоний однажды устроил для царицы особенно дорогостоящий праздник. В конце этого пиршества (поскольку у «неподражаемых» было правило, в соответствии с которым каждый из них всегда старался казаться еще более неподражаемым, чем другие) Антоний побился с Клеопатрой об заклад, что она не сможет промотать за время одного ужина больше денег, чем он. Согласно традиции, Клеопатра ответила на вызов мгновенно: она потребовала, чтобы ей принесли кубок с уксусом. Антоний так и не понял, что она собирается делать, до того момента, когда Клеопатра, как говорят, сорвала со своей шеи огромную жемчужину — именно такие Цезарь обожал дарить своим любовницам, — бросила ее в уксус, подождала, пока драгоценность растворится, и протянула кубок возлюбленному.

Это одна из самых знаменитых страниц истории Золотого города, и одновременно самая лживая: ни один ювелир никогда не видал, чтобы жемчужина превратилась в порошок под воздействием ложки маринада. Однако анекдот, хотя и неправдоподобен, весьма красноречив: он показывает, как сильно Клеопатра потрясла своих современников (одновременно оттолкнув их и очаровав) уже одним тем, что основала свой кружок, — потрясла гораздо больше, чем в те времена, когда жила в Риме и они приходили клевать крошки с ее руки, а потом называли ее презрительной кличкой «Египтянка».

Может быть, она вообще придумала эту штуку с «неподражаемыми» лишь для того, чтобы взять реванш над теми, кто тогда глумился над ней. И все же в период, о котором мы говорим, ее бравада еще не перешла в систематическую провокацию, обращенную к римскому миру; и если мы проанализируем самые надежные источники (в первую очередь Плутарха, получавшего информацию от лучшего друга своего деда — Филота, врача, который в ту зиму учился в Александрии), то поймем, что Клеопатра не только не стремилась любой ценой погубить Антония, как настойчиво повторяют античные авторы, а наоборот, подчинялась (и приближенных заставляла подчиняться) малейшим прихотям своего возлюбленного.

Например, никогда не было точно известно, в какой час Антоний пожелает обедать. Может быть, после возвращения из очередного храма (он иногда проводил там целые дни, обутый в такие же белые сандалии, какие носили греческие жрецы) он захочет сразу сесть за стол. А может, сперва будет много часов подряд пить вино или вести нескончаемые философские беседы. Но, в любом случае, как только Антоний проголодается, он потребует, чтобы его накормили немедленно — и чтобы мясо было приготовлено в точности по его вкусу.

Филот чувствовал себя настолько своим человеком во дворце, что мог заглянуть на кухни или прогуляться поблизости от обеденной залы. Как-то он узнал, что вечером будет прием на двенадцать человек (несомненно, речь идет о собрании «неподражаемых»). Подстрекаемый любопытством — чего только не болтали в городе об этом кружке, основанном царицей, — Филот проник на кухню и увидел множество рабов, которые суетились вокруг гигантской жаровни, переворачивая вертела: он насчитал не меньше восьми кабаньих туш. Филот вытаращил глаза и спросил у повара, что происходит. Тот объяснил, что готовит столь обильную пищу каждодневно — с тех пор, как Антоний поселился во дворце: поскольку римлянину не нравится пережаренное мясо, царица приказала, в соответствии с точными кулинарными расчетами, насаживать на вертела одну за другой восемь цельных туш, так, чтобы в любой момент можно было отрезать кусок, который нравится Антонию, и чтобы мясо оказалось приготовленным совершенно по его вкусу.

Смысл этого анекдота понятен: капризничала не Клеопатра, а Антоний; царица же, вместо того чтобы варить в отдаленных покоях дворца бог весть какой любовный напиток, муштровала своих слуг, приучая их исполнять все, даже самые вздорные желания ее возлюбленного. Чтобы удержать его в Александрии, она не нуждалась в приворотных зельях: для этого достаточно было потворствовать его прихотям.

Из сказанного вовсе не следует, что Клеопатра, в период своей второй связи, отбросила всякий политический расчет. Напротив, она собиралась сделать из Антония преемника Цезаря, гаранта политической независимости и территориальной целостности ее государства. И добиваясь от слуг, чтобы по первому требованию Антоний получал свое сочное филе кабана, царица не забывала говорить с ним самим — в постели или за столом — обо всех вещах, которые могли бы подогреть в нем желание стать завоевателем еще более блистательным, чем Александр, еще более гениальным, чем Цезарь: о том, сколько новых континентов откроется перед ним, как только он разобьет парфянский заслон, за пустынями и степями… А потом он станет владыкой не только чудес пространства, но и чудес времени; войдет в легенду — и она, конечно, вместе с ним, ибо они вместе осуществят (не правда ли?) эту мечту, один с помощью другого, один ради другого; они останутся в бесконечности веков, объединенные одним желанием — неслыханным, таким, которое невозможно воспроизвести, которое останется неподражаемым навсегда.

Навсегда, повторял Антоний и требовал еще вина, чтобы запить свой кусок мяса, — почему бы и нет, ведь, в конце концов, он уже идет по стопам Цезаря, целую зиму милуется с царицей, пока нет войны. Если они и вправду «неподражаемые», пусть начинается праздник, что же касается всего остального — да пропади оно пропадом!

И он придумывал новые и новые капризы. А она неизменно с ним соглашалась и выполняла их с той же тщательностью, какую прилагала ко всему, что делала. Более того: она предугадывала его желания, старалась придумывать еще не виданные удовольствия. И каждый раз, заметив на лице Антония выражение крайнего удивления — как в Тарсе, когда он застыл перед ней с разинутым ртом, он, будущий завоеватель мира, — она смеялась и поздравляла себя с выигранной партией.