Книга Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн

* * *

Загадка, связанная с этим эпизодом, одним из самых интригующих в жизни Клеопатры, состоит не в том, что она основала некое братство. Во всем эллинистическом мире, на протяжении нескольких последних веков, во множестве возникали общества взаимопомощи и другие частные ассоциации. Как правило, все они находились под покровительством того или иного бога; праздники и пирушки, которые устраивались на членские взносы, являлись обязательной частью собраний, проводившихся в точно установленные дни и в соответствии со специфическими для каждого из таких кружков ритуалами. Однако никогда еще не бывало, чтобы две такие заметные в обществе личности, как царица и полководец, рискнули позволить себе жест, столь явно низводящий их до уровня частных лиц. Кроме того, никто никогда не слыхал, чтобы римлянин очень высокого ранга так тесно общался с эллинами в рамках ассоциации чисто греческого типа.

И наконец, это название — «неподражаемые»… В мире, которому чуждо само понятие личности, в котором индивид считался чем-то совершенно ничтожным, а вся общественная мысль — и у греков, и у римлян — определялась понятиями «пример (для подражания)» и «модель», как могли они набраться дерзости и провозгласить себя существами настолько уникальными, что у них не могло быть ни предшественников, ни последователей? Ведь в том ментальном универсуме, где жили современники Антония и Клеопатры, какое бы поприще ни избрал для себя человек — политическое, художественное, нравственное, военное, литературное, — он должен был прежде всего ссылаться на своих предшественников, соответствовать общепринятым формам, притворяться, что лишь дублирует сделанное до него; допускался только один вид оригинальности: если кто-то хотел любой ценой познать славу, ему оставалось лишь максимально ярко проиллюстрировать достижения своих предшественников — чтобы самому стать примером для подражания. Какой же дерзостью надо было обладать, чтобы столь очевидным образом отвергнуть традицию и не признавать иного закона, кроме собственной воли?

И как страстно стремились к легенде эти любовники, еще даже не успевшие по-настоящему узнать друг друга; как они сумели заявить всем, что едины в своей единственности; как с самого начала игры заставили мир сделать их двоих персонажами мифа…

От кого же могла исходить эта идея, если не от царицы, которая так долго жила в атмосфере культа другой Неподражаемой, Исиды (именно Исиду впервые назвали «единственной» и именно в подражание ей Клеопатра теперь часто облачалась в длинную тунику из белого льна)?

Зато число членов, допущенных в кружок, — судя по всему, их было двенадцать, включая двух любовников, — наверняка продиктовал Антоний: римляне всегда видели в этой цифре счастливое предзнаменование. Однако остальное — непрерывный праздник, который начался той зимой, культ совершенного мгновения, искусство раздвигать границы наслаждения силою мечты, упорное стремление сделать каждый день таким, чтобы не оставить потомкам ни малейшей надежды на его повторение, — инициатором всего этого, вне всякого сомнения, была Клеопатра.

* * *

Каждое утро, каждый вечер царица изобретательна, как опытный полководец в трудном сражении; кажется, будто она выступила в поход для завоевания мира, мира, в котором ее ждут не новые земли, а неведомые наслаждения; и каждый раз она выходит из битвы победительницей, неутомимо разрушает границы мечты — словно тот бог, черты которого упорно пытается разглядеть в лице своего возлюбленного.

А он, Антоний, в основном удовлетворяется тем, что следует за ней по пятам, предоставляет ей делать то, что она хочет; он заранее побежден, очарован происходящим и повторяет себе, что Бог масок подарил ему маленькую пикантную интермедию, театральную игру и ничего более (так он полагает), зимние каникулы.

* * *

Как бы то ни было, царица виртуозно владеет искусством варьировать удовольствия, и в конце концов все это начинает напоминать то умиротворение, о котором говорят философы, отдых души, о возможности коего Антоний, несмотря на свои ученые беседы и свою начитанность, никогда прежде даже не подозревал.

И все же время от времени им овладевает мрачное настроение, он ловит на дне своей чаши с вином какой-то неясный отблеск — и, может быть, задумывается о том резервуаре слабости, который, как он догадывается (в мгновения, когда внезапно испытывает потребность в очищении), скрывается в глубинах его естества. Но он отбрасывает сомнения — ведь зима коротка — и вновь погружается в иллюзию, которую всегда предпочитал реальности. Благодаря царице он получил возможность насладиться игрой и больше не будет прерывать партию.

Тем более что Клеопатра — идеальный партнер, несравненно лучший, чем та актриска, которую он когда-то посадил в носилки и таскал за своим войском. Только Антоний, на свою беду, не видит, что Клеопатра, действительно прекрасный игрок, на сей раз играет всерьез. И прячет от него свою игру — настоящую. Ибо за той игрой, которую она предлагает римлянину, скрывается другая. Обманчивая видимость маскирует истину: царица отчаянно нуждается в нем, Антонии.

Гораздо больше, чем нуждалась в Цезаре, единственном мужчине, которого по-настоящему любила, — потому что ее юность уже иссякла в изнуряющей игре, она это чувствует. И сейчас факты таковы, что ей нужен этот мужчина, этот — и никакой другой. Нужен в ее постели, на границах ее царства, на укреплениях ее города; нужен для ее страны, для ее будущего, для будущего ее сына, для ее подданных, для ее легенды. Она сама не знает, как произошло, что Антоний стал образом из ее снов, формой ее жизни. Она, конечно, зашла слишком далеко. Но ей ли, претендующей на имя Неподражаемой, бояться излишеств?

А он, Антоний, по-прежнему ничего не замечает (или, скорее, позволяет себе потеряться в этом нагромождении обманок), он согласен на все, лишь бы вино было превосходным, а мясо — приготовленным по его вкусу, лишь бы царица блистала красотой и играла изысканная музыка. И он, словно грек (и ощущая себя греком), мгновение за мгновением перебирает четки жизни, смакует свою радость, грезит. Ведь он Неподражаемый, так сказала Клеопатра, и член братства «неподражаемых», находящегося под двойным покровительством их с царицей любимых богов — Исиды и Диониса. Почему же, в конце концов, он должен отказываться от подобных удовольствий? Если они могут сделать его ночи менее тягостными…

И царица, вечер за вечером, грезит вместе с ним. Твое имя, шепчет она, облетит весь земной круг, ты будешь перешагивать через океаны, придавать форму Вселенной ударами твоего меча, ты построишь на море города из кораблей, и из твоего плаща дождем золотых монет посыпятся острова и континенты…

Она, царица, непрерывно обволакивает его своими речами, не перестает грезить наяву и смеяться; и он тоже грезит, и смеется, и говорит ей в тон, что их звезды суть близнецы, что их судьбы будут подобными одна другой — бесподобными…

Она снова смеется в ответ на его слова, хотя знает, что на самом деле их звезды вовсе не следуют одним и тем же курсом: у нее — слишком много сил и амбиций, у Антония — эта тайная вялость, слабость. Но что ей остается делать: разве у нее есть возможность выбора, есть время?