Книга На крови - Сергей Дмитриевич Мстиславский

ставки текут обратно в его карманы, — у них не хватает духа встать. Отчего у мужчин, даже породистых, эта подлая жадность?

— Можно ему пройти в твой кабинет, Лора? Он хочет поговорить по телефону.

Она, улыбаясь, показала на циферблат.

— Мы начинаем. Пятнадцать минут — ровно.

— Пари? — полюбопытствовала Лора.

— Если бы! Нет, рог трубит по красному зверю... Не теряйте времени.

Я вызвал номер своей квартиры.

— У телефона, — ответил низкий, невнятный, чуть хриповатый голос. — Кто говорит?

— Это ты, Сережа?

— Я, — обрадованно рявкнул голос. — Кто говорит?

— Стива Облонский, — не узнал?

— Сейчас узнал... а то... трубка чего-то... Ты откуда?

— От Карениных.

— Да, да... и я собирался. Ты один там — или еще кто-нибудь из наших?

— Все здесь: и Вронский, и Китти, и Левин.

— Очень жаль, я не смог. Нездоровится. Ты не мог бы заехать ко мне?

— Я заеду через полчаса-час.

— Прекрасно! Авек плезир! Буду ждать.

Я повесил трубку, вернулся в гостиную и сел рядом с Марфинькой.

— Что же вы? — слегка удивленно спросила она.

— Я позвонил домой: там — засада.

— Ну и что ж?

— Ничего. Я хочу послушать, как вы будете звонить в охранное.

Она взглянула на часы.

— У вас еще десять минут. Скажите что-нибудь.

— Достаточно сказать мне «срок», чтобы я считал, что он — уже прошел.

— Дикость! Вы входите в роль скифа! — она откинулась на спинку козетки и закрыла глаза.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Стулья задвигались. Игроки встали. Чегодаев, смеясь, засовывал в карман фрака толстой, обеленной манжетой рукою черный бумажник. Марфинька вздрогнула и открыла глаза.

Часы на камине пробили чистым серебряным звоном. Марфинька быстро поднялась.

— Шестнадцать минут! Я опаздываю. Куда звонить? Как это называется?

Я нашел номер губернского жандармского управления в телефонной книжке, на столике Лоры. Княгиня сняла трубку и протянула мне свободную руку.

— Это — полиция? Как? Ну да, я так и говорю. Скажите полковнику. Ах, почем я знаю его фамилию... Такой, с усами. Что значит: все?! Ну, тот, что был сегодня в клинике, когда убили Владимира Федоровича. Да, да... Княгиня Багратион.

Она переждала, закрыв глаза. Левая рука крепко сжимала мне пальцы.

— Не больно? Что?.. Я — не вам! Да, я. По поводу сегодняшнего. Я должна вам сообщить, что лицо, которое вам нужно... ну да, конечно, о ком же еще... находится сейчас здесь, на Каменноостровском, четырнадцать, квартира четыре, баронессы Лоры Тизенгаузен. Да, да. Не за что. Долго ли? Об этом я его не буду спрашивать, конечно. Это значило бы предупредить, не правда ли? Мы садимся обедать, он проходит в столовую. Больше я ничего не знаю и не хочу знать. Остальное — ваше дело. Пожалуйста. Я только выполняю свой долг, полковник.

Она положила трубку. Я поцеловал ей руку и вышел.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

У под’езда не было никого. Проезжавший лихач круто осадил лошадь.

— Прокатил бы на резвой, ваше сиясь...

Шпик?

Я прошел, не отвечая, в обратную сторону. Оглянулся: извозчик гнал лошадь дальше, к Островам. Глупо. Можно было бы взять.

До Кронверкского недалеко. Быстрым шагом я повернул с площади влево, к Выборгской. У клиник извозчик высадил больного с провожатою. Филеры не возят больных. Я нанял извозчика на Сампсоньевский.

На Сампсоньевском была в прошлом году партийная явка: провалена она? Существует и до сих пор? Сменена? В центре показываться было опасно. На вокзал? Без паспорта, во фраке? Безумие! На Гесслеровском — девяносто девять шансов из ста, что в квартире Маргариты — засада тоже...

Извозчик трусил, оглядываясь. Прошумел, самодовольно, паровик. Проспект кончался.

— Назад поверни. Проехали!

Сани завернули раскатом, торкаясь хвостами полозьев о рельсы; я перебирал в уме адреса и клички. Кого бы можно найти здесь, на Выборгской.

Булкин! Вот же к кому! Бродская, семь, кажется.

— Извозчик, есть здесь Бродская?

Он повернул платком повязанное под стеганой шапкой лицо.

— Что-то не припомню. Городовика спросим. Он должон знать.

Городовой, присматриваясь к моему цилиндру, пояснил: ехать прямо, до второго угла, налево повернуть и опять прямо. Выведет на Бродскую.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Седьмой номер. Домишка чахленький, деревянный, зябкий. Калитка звякнула ржаво. Тявкнул под ногами пес.

На крыльце — не сразу нащупал впотьмах обрывок проволоки в проверт ободранной, когда-то обитой войлоком двери.

Женский голос спросил сквозь дверь:

— Вам кого?

— Булкина, Савву.

— Нет его.

— Ладно, отпирай, подожду.

— Чего ждать! Може, он ночевать не буде?

— Будет, куда ему деться. Отпирай, тетка, зазяб.

Щеколда стукнула. Пахнуло — с паром вместе — запахом кухни и керосина. Баба в синем платке по рыжим волосам попятилась.

— Вам к кому?

Из приоткрытой двери выглянул, прячась, знакомый кривой глаз.

— А вот к нему самому... к Савве.

Дверь приоткрылась шире.

— Мать честна, кого бог принес! А я уж, признаться, было...

Савва вышел, запихивая что-то в карман.

— Какими дорогами? Фертом-то каким, мать пресвятая богородица!

— Дело есть. Куда проходить-то, Савва?

— Проходить-то сюда. Аниська, скатерть и — понимаешь: живым манером.

Он пропустил меня в дверь, успокоительно бормоча:

— Аниська — она верная! Блудливая баба, рыжая. Но насчет полиции крепче человека не найти. Муку примет — не выдаст! Не баба — прямо сказать: женщина.

Комната Саввы просторная и пустая. Сундуки по углам, кровать двуспальная, в четыре полушки, под покрывалом. Икона с лампадкой. У стола — кресло.

— Жи-вешь!

Он подмигнул.

— Подторговываем, так сказать. Я на случай билет выправил. При одном маузере, скажем, не вполне удобно в смысле околоточного наблюдения. Торгуем при случае вразнос, хотя и без гильдии.

Он понизил голос.

— А наши, как сказать... Окончательно вроссыпь пошли кои. Угорь в тюрьме. Непутевого, по старой памя ти, за заставой подранили, кровью