Книга Дикий фраер - Сергей Донской

– А дом прочный?

– Наверное. – Голос у Мамонтова упал.

– Сейчас проверим, – пообещал Петр, извлекая из кармана гранату. – И то, и другое.

Он вырвал чеку, чуток помедлил и зашвырнул свой взрывоопасный гостинец наверх.

Лестницу тряхнуло, гул пошел по пролету, а потом вниз осыпался всякий мусор, среди которого обнаружилась почти неповрежденная кроссовка с ошметками бывшей ноги. Она дымилась.

Когда Мамонтов вспомнил, что он еще жив, а потому ему полагается дышать, перепевы его бронхов стали напоминать пиликанье органа на высоких нотах.

– Крикни им еще раз, чтобы уходили, – предложил Петр, открыв и вновь защелкнув патронную коробку пулемета. – Надоело смотреть на кровь, на мясо. Пусть лучше уходят.

– Все пошли на хер! – заголосил Мамонтов со скандальными интонациями торговки, попавшейся на жульничестве с весами. – На хер, я сказал! У-би-рай-тесь!!!

– Молодец, – одобрил Петр. – Убедительно. Лично я бы послушался. А теперь идем.

Выстрел, прозвучавший за его спиной, заставил Петра развернуться с такой стремительностью, что он даже вздрогнуть как следует не успел. Черныш стоял на коленях и целился в него вторично из маленького черного пистолетика, который после потрясения ходил у него в руках ходуном.

Р-р-р! – коротко огрызнулся пулемет. Черныш в ответ не выстрелил. Ему стало нечем целиться. То, что осталось у него на плечах, головой назвать язык не поворачивался.

– Идем, – невозмутимо повторил Петр, пока тело с пистолетиком в руке еще только раскачивалось, не зная, в какую сторону ему повалиться.

На лестничной площадке, куда он поднялся вслед за Мамонтовым, в разных позах лежали два с половиной трупа – все, что осталось от засады. Один безногий, один с развороченной грудью, а на третьего Петр не захотел смотреть, чтобы, не приведи господь, не привиделся в страшном сне.

Потом был пустой коридор со светильниками, которые задумывались на мраморных стенах как средневековые факелы.

– Красиво, – одобрил Петр. – Мне нравится.

Мамонтов, семенивший впереди, чуть не споткнулся, заискивающе заглядывая ему в глаза:

– Правда, нравится?

– Вперед смотри, – скупо улыбнулся Петр. – Физиономию еще расшибешь. Слуги не признают, выгонят на улицу к чертовой матери.

– Ха! Ха! Ха! – Лицо у смеющегося Мамонтова было удивленным. Он не ожидал, что сумеет смеяться после всего, что ему довелось пережить.

С этим веселым хохотом маленькая процессия вошла в громадный холл, где было так много зеркал, что одновременно крутиться перед ними смог бы целый кордебалет в полном составе. Но вместо танцовщиц Петр заметил здесь отражения двух мужских фигур и, легко обнаружив их подлинное местонахождение, запустил в их сторону витиеватую рокочущую очередь. Одного охранника вынесло наружу вместе с половиной красочного витража, а второго пули продырявили так же легко, как и плюшевое кресло, за которым он прятался.

Выведя Мамонтова в центр холла, где уже прогуливался холодный сквозняк, Петр велел ему остановиться и вздохнул:

– Ну вот, добрались. Теперь тебе опять покричать придется, не возражаешь?

– Я? – Мамонтов прижал руки к груди. Он не только кричать согласился бы, он и оперную арию закатил бы не хуже Паваротти, будь на то воля синеглазого парня с пулеметом. – Что кричать?

– Ну, для начала деньги пусть несут, которые ты обещал, это раз, – сказал Петр. – Во-вторых, пожрать чего-нибудь, сухим пайком. Ну, и лопату.

– Э… Лопату?

– Угу. – Петр поплевал на левую руку и принялся стирать с нее пороховой налет. – Мы с тобой вдвоем за город сейчас поедем, ты и я. Ты за рулем, я сзади. Засиделся я в разных темницах вонючих. Воздухом свежим хочу подышать.

– А лопата зачем? – Этот вопрос беспокоил Мамонтова больше всего, да так беспокоил, что все лицо его вдруг начало расплываться по воротнику, как перебродившее дрожжевое тесто.

– Узнаешь, – твердо пообещал Петр. – Очень скоро узнаешь.

Когда он вновь взглянул на Мамонтова, глаза его были уже не небесно-синими, а едва-едва голубыми, почти серыми и очень пасмурными. Словно все, что до сих пор стояло перед ними, лишало их живости и красок.

Хэппи…лог

Я выдумал всю эту историю после того, как наткнулся за городом на странную пару. Молодой высокий парень со светлыми волосами и его невероятно толстый спутник средних лет, одетый так импозантно, что лопата в его руках смотрелась дико, как, например, посох странствующего дервиша.

Это произошло на тринадцатом километре почти пустынного шоссе, ведущего из города в аэропорт. Не так давно на этом месте произошла перестрелка, в ходе которой погибли два человека, а потом тут было обнаружено еще два трупа, и я, прочитав об этом в криминальной хронике, прикатил сюда на своем стареньком «Форде», чтобы побродить по округе, набираясь свежих впечатлений для очередной книги.

Забрел я достаточно далеко, так ничего и не выходил, а когда повернул обратно и дошел до глубокой балки, обнаружил на противоположном склоне эту самую парочку, привлекшую мое внимание. Если бы толстяк оказался боссом, а парень – его телохранителем, я скорее всего не стал бы прятаться за кустом, а просто пошел бы своей дорогой от греха подальше. Но в том-то и дело, что роли у этих двоих были как раз противоположными: молодой распоряжался, а толстый подчинялся. Я перестал удивляться, когда заметил в руке парня пистолет, абсолютно не похожий на водяной.

Толстяк, как уже было сказано, орудовал лопатой, копая чуть выше кромки камышей яму, жутковато черневшую посреди жухлой травы. При каждом движении у него тряслись щеки, и, несмотря на промозглую сырость вокруг, они блестели от пота.

Присмотревшись, я решил, что это не пот, а слезы, а еще через минуту во мне возникла уверенность в том, что толстяк одновременно потеет и плачет. И тогда я догадался, что парень заставляет его рыть собственную могилу.

Что я мог сделать в этой ситуации? Запустить в вооруженного парня своей только что изданной книжицей «Конь в пальто»? Загорланить: «Караул, убивают!»? Попытаться испепелить убийцу взглядом?

Может быть, я и воспользовался бы одним из доступных мне вариантов, а может быть, и нет. Не знаю. Во всяком случае, из кустов я еще некоторое время не высовывался, а потом необходимость в моем вмешательстве и вовсе пропала.

– На какую глубину копать? – плаксиво спросил толстяк. Он задыхался так сильно, что разговаривал буквально по слогам.

Парень заглянул в яму, одобрительно сказал:

– Достаточно. Теперь неси дубок и сажай.

Мне показалось, что я ослышался. Стоял поздний октябрь, кажется, 17-е число, какие, к черту, дубки можно сажать в эту пору? Толстяк тоже опешил: