Книга Скифские империи. История кочевых государств Великой степи - Ф. Грэм

В правление великого князя Василия III по прозвищу Смелый или Красивый в Москву прибыло еще несколько послов. Самыми известными из них были барон Герберштейн, посланный Максимилианом Австрийским для ведения переговоров с королем Польши Сигизмундом и царем, и он оставил нам полное и живописное описание стран, через которые проехал, и их народов. Сопровождавший его миланский посланник расстался с ним в Вильне и вернулся в Германию, так как оказался не в состоянии вытерпеть суровый климат; а Герберштейн переправился через Двину по льду, где незадолго до того утонуло шестьсот русских при попытке ее перейти. В Москве он поселился в доме князя Петра Ряполовского, которому спешно предоставили все необходимое для его приема; и там Герберштейн получал ежедневное содержание на себя и сопровождающих лиц в размере большого куска говядины, шмата сала, живой овцы, одного живого и одного забитого зайца, шести живых кур, зелени, овса, сыра, копченых осетров, графинчика с водкой, трех сортов меда (напитка) и двух – пива, и раз в неделю им привозили соль, перец и шафран, сколько потребуется; однако его держали под строгим надзором, и великий князь приставил к нему специального человека, чтобы тот внимательно наблюдал за всеми входящими и выходящими из дома. Наконец боярин Василий Ярославский, близкий родственник царя Василия, сообщил ему, что завтра царь даст ему аудиенцию; и на следующий день Герберштейн явился ко двору в сопровождении нескольких верховых дворян и вельмож. Кругом собирались толпы любопытных, чтобы поглазеть на редкое зрелище – немца, как москвичи называли всех европейцев, и, когда депутация приблизилась к Кремлю, перед которым взад-вперед прохаживались солдаты, народ пришлось отгонять силой. Герберштейн был вынужден спешиться, перед тем как подойти к дворцу, поскольку никому не позволялось въезжать в резиденцию государя верхом на коне, хотя Герберштейн рассказывает, как ради того, чтобы добиться особой чести для своего короля, он подъехал к дворцовой лестнице настолько близко, насколько позволили ему сопровождающие. У внешних ворот его с почестями встретили советники царя, и на лестнице к его свите присоединилось множество придворных, но в передней, хотя там сидело и стояло множество богато одетых бояр, никто не обратил на него никакого внимания. В первой комнате он увидел еще больше бояр в шелках и парче, а во второй были князья в шапках, украшенных жемчугом и драгоценными камнями, и вельможи, занимавшие высокие посты при дворе. Из этой комнаты он перешел в приемную царя, который восседал на высоком стуле, а по обе стороны на скамейках сидели его братья; рядом с князем по правую руку был зять Василия, принявший православие татарский хан, который при крещении принял имя Петр и жил во дворце. На стене, над головой государя, висела икона с ангелом или святым, а рядом стоял его посох, два кувшина, полотенце и чаша с водой, чтобы после ухода иностранцев он мог вымыть руки, оскверненные соприкосновением с руками еретиков. Когда вошел Герберштейн, все встали, кроме царя и его родных, и, когда он назвал своего господина германского императора, Василий осведомился: «Как здоров брат мой Максимилиан, избранный римский император, высший и благородный король?» Посол ответил, что оставил его в добром здравии, и затем предоставил царю свои верительные грамоты, и тот снова через переводчика осведомился, «по здорову ли ты ехал». Герберштейну наказали отвечать так: «Да пошлет Бог здоровья великому государю. По благости же Божией и милости великого князя мы ехали по здорову»; и затем, когда он сообщил все, что намеревался, ему сказали, что по обычаю чужеземцы обедают с царем в день представления. Василий пригласил его такими словами: «Сигизмунд, ты откушаешь с нами нашего хлеба-соли». Сначала ему представился один из главных советников империи, который подошел к Василию и поклонился так низко, что лбом едва ли не коснулся пола, и сказал: «Великий государь всея Руси, барон Сигизмунд бьет тебе челом за твою великую милость». Затем посол удалился, чтобы приготовиться к пиру. Стоит процитировать описание приема у царя, так как оно рисует любопытную картину нравов и обычаев московского двора. Когда они вечером вернулись во дворец, их проводили в пиршественный зал, где уже собрались князья и сановники. По всему залу стояли столы, накрытые богатой золотой и серебряной утварью; князья и старейшие придворные и советники сидели с царем, а послов с их свитами посадили напротив; стольники в блестящем платье, обойдя вокруг стоявшего посередине поставца с кубками с вином и медом, встали перед Василием в ожидании его приказов. Чем выше был ранг дворянина, тем ближе его стол располагался к царскому; как только все уселись, царь тут же подозвал одного из слуг и подал ему два длинных ломтя хлеба с повелением передать их послам. Слуга поднес их с такой речью: «Барон Герберштейн, великий господин Василий, Божией милостью царь и господин всея Руси и великий князь, являет тебе свою милость и посылает тебе хлеб со своего стола». Та же церемония повторилась и в отношении князей и отдельных бояр, которые поочередно выразили свою признательность тем, что встали и поклонились на все четыре стороны; наконец перед самым началом пира всем принесли водки. На всех столах стояли золотые сосуды с солью, уксусом и перцем, на каждый же поставили миндаль, сахар и сласти, орехи, сливы и другие плоды, а также соленые огурцы и кислое молоко для мяса; и только мясо в течение всего пира уносили с боярских столов. Наконец стольники вышли из зала и вернулись с обедом, который состоял, во-первых, из жареных лебедей, которых разрезали на кусочки и раздали гостям, а два или три поставили перед царем, за которым стояло четыре виночерпия, один из которых пробовал все, что он ел и пил. Тем гостям, которым царь хотел оказать особую честь, он посылал мясо на золотой тарелке с собственного стола; но знаком особого благоволения считался кусок хлеба, и очень немногим в доказательство своей дружбы и любви он посылал соль. Получив что-либо от царя, гость по обычаю должен был встать и поклониться, так что придворные пиры продолжались необычайно долго, и князь редко поднимался из-за стола раньше полуночи, когда подавал знак, что все могут расходиться. Если присутствовали иностранные послы, он обычно приказывал наполнить себе кубок и затем, попробовав вино, разлить его по очереди всем послам, говоря в то же время: «Сигизмунд, – или называя другое имя вельможи, к которому обращался, – ты прибыл от великого господина к великому господину, проделав большой путь; и как ты видел нашу милость и наши ясные очи, добро тебе будет. Пей и выпей эту чашу и ешь досыта, а потом отдохнешь, чтобы вернуться наконец к своему господину». В конце пира сам царь встал и, подняв кубок, сказал: «Сигизмунд, я хочу выпить эту чашу в знак любви, которую питаю к брату нашему Максимилиану, избранному римскому императору и высшему королю, и за его здоровье; ее выпьешь и ты, и все другие по порядку, чтобы ты видел нашу любовь к брату нашему Максимилиану и рассказал ему, что ты видел». Затем он передал чашу своему виночерпию, который передал ее всем гостям.

«Пьют же таким образом, – говорит Герберштейн. – Тот, кто начинает, берет чашу и выходит на середину комнаты; стоя с непокрытой головой, он велеречиво излагает, за чье здоровье пьет и чего он желает великому князю: удачи, победы, здоровья или чтобы в его врагах осталось крови не больше, чем в этой чаше. Затем, осушив и опрокинув чашу, он касается ею макушки, чтобы все видели, что он выпил все, и желает здоровья тому господину, за кого пьют».