Книга «Зайцем» на Парнас - Виктор Федорович Авдеев

пудру употребляет и годов никак не больше сорока с лишним. Себя содержит с полной ответственностью: чесанки носит поярковые и кофта каждый день чистая: не знаю, где столько и мыла берет. В комнатенке занавесочки, половики, герань и даже клетка висит: то ли щегол в ней, то ли воробей перекрашенный, не поймешь, потому как птичке еще давно кошка горлышко повредила, и она завсегда молчит.

Встретила меня хозяйка приветливо.

— Уж как-нибудь потеснюсь, Василий Зотыч, освобожу вам на время вот этот диванчик. Клопов в нем нету, не беспокойтесь, только в прошлом году керосином мыла. Вещичек у вас один мешок с чемоданом? Понимаю, понимаю: от смерти бежишь, за жизнь дорожишь — не до лишнего. Раздевайтесь, будьте как дома.

Я, конечно: «Покорно благодарю». В комнате действительно довоенный уют и печка топится. А хозяйка уж над самоварчиком хлопочет, какие-то черные лепешки ставит, сахарин в кристалле, приглашает к столу.

Достал и я селедку, полплитки шоколаду: давали у нас стахановцам на заводе. Получилась прямо не еда, а пир во время чумы, как это описано в сочинении Пушкина. Лишь хлеба не было.

Налила она мне стакан, угощает:

— Чай у меня натуральный, грузинский, сохранился еще от покойного мужа. Он продавцом в кооперации работал. Ох, времечко было хорошее: никогда в очереди за мануфактурой не стояла. Все достанет Петичка, соседи в окна мне спокойно глядеть не могли.

— Верно, — говорю, — Настасья Евтихиевна. Времечко было такое — ложись спать и лучшего не приснится. Взять хоть наш завод. Одну деталь… не скажу вам какая, это секрет, — так ее заграницы выпускают вручную, а мой товарищ, такой же, как я, рабочий, придумал машиной. Понимаете, во сколько поднял процент? Ему за это лауреата дали и двести тысяч деньгами.

Она о себе, я о себе. Раскраснелась моя хозяйка, спрашивает из-за самовара:

— Вы, извиняюсь, в каком возрасте?

— Старый пенек, о годах не спрашивают.

— Ну, где же вы старые? Еще мужчина годный и можете произвести впечатление на какую особу.

Сама хи-хи-хи да ха-ха-ха.

— Работаете где, — сам задаю вопрос, — или служащая?

— Домашняя хозяйка. Доктор воспретил идти на завод: грызь. Мешок с капустой подымала и надорвалась.

Заборную карточку Настасья Евтихиевна получала иждивенческую, но завсегда могла угостить тарелочкой супа, а то и картошкой в мундире. Она держала немалый огородик, двух коз и не раз на это наводила разговор: «Если, дескать, мой овощ да молочные излишки обернуть на базар, то можно весь шкаф новыми польтами завесить. Да я редко выхожу в торговые ряды».

И намекала, что, мол, еще сберкнижка имеется.

Да мне, скажу вам откровенно, было не до ее добра. Время настало такое: на дворе мороз, а на мне редко пот высыхает. Восстанавливали родной наш «Калибр», какой я вот этими руками в первой пятилетке строил. Скажу от своего имени: рабочий класс всего завода прямо героем себя показал. Ведь подумать надо: за тысячи километров притащили станки, сберегли в дороге, сгрузили в театре и налаживали теперь производство на полный ход. Что скрывать? Заставил нас фашист из родной Москвы податься. И разве можно было спустить ему это без ответа? Освобождения ждал не только родной край — соседние страны. И каждый из нас старался поскорее наладить выпуск «гостинцев» врагу на голову. Хвастаться перед вами не хочу, однако не скрою: иной раз приходилось по восемнадцати — двадцати часов в сутки работать и спать тут же в цехе, на ящиках. Одним себя баловал: в баню ходил.

Завод рос, как в сказке.

Когда бы я ни возвращался из ночной смены, хозяйка все на санки «излишки» укладывает: мешки с картошкой, кадки с огурцами солеными, шинкованной капустой. Эге, думаю, однако ты не так уж «редко» на базар заладила и за грыжу не боишься: вон какими тяжестями ворочаешь! По вечерам в квартире все прибрано, Настасья Евтихиевна в парадном виде, и птичка в клетке молчком прыгает.

Она как-то — это в феврале уж было — спрашивает:

— Или никак весточки не дождетесь?

— Точно, — отвечаю. — Все в моей жизни «на попа» стало. Сын был под Ворошиловградом в зенитчиках — теперь немец там: так что и не знаю, на каком он свете числится. И со старухой беда: все заводские эшелоны из Чирчика вернулись, ее одной нету. Кто говорит, что мою Ненилу сыпняк схватил, да так она в больнице и сгинула. Кто ж доказывает, что по дороге их фашист перехватил авиацией. Прямо напасти какие-то.

Настасья Евтихиевна подложила угля в чугунную печурку, с плечика шаль пуховую скинула: то все куталась, будто зябла:

— Такое уж время, Василий Зотыч: война не родит, а гробит. Вот я жила на всю комнату, а теперь сократилась в кубатуре: каково-то мне, одинокой даме? Ну, да вы шибко не убивайтесь: мужчина вы еще не такой поношенный, цену имеете, можете обзавестись и новой семьей.

И ножкой покачивает.

— Мне, — говорю, — не до шуток.

— Какие шутки? — смеется. — Советская власть давно старость отменила, за войну ж и деды-пенсионеры кавалерами держаться стали. Так что, Василий Зотыч, подтянуться надо. Взяли б когда в кино прошлись, меня в компанию пригласили.

«Куда это она гнет?» — думаю. Однако молодецки разгладил бороду, отвечаю ей в тон:

— С вами прогуляться, Настасья Евтихиевна, — другое дело. Дайте только от работы разгрузиться.

Самого же ко сну так и клонит. Не дождался чаю, прилег на диванчике, да в одежде и заснул. А утром захватил подушку и опять на завод. В «театре» было студёно, везде намерз снег, из дверей, окон тянули сквозняки, дыхнешь — пар, как из чайника. В табельной попался мне мастер Влагинин — он когда-то начальником эшелона был, — смеется:

— Ты чего это, Зотыч, с подушкой? Иль работать по новому методу?

— Зарок дал, — отвечаю спокойно. — Не уйду из цеха, пока шлифовальный свой не установлю. Может, неделю тут жить придется.

И сдержал слово. Помню последний день. Разобрали наконец паркетный пол, уложили деревянную крестовину, начали болтами станину притягивать. А мороз — ключи к ладоням прилипают. Когда шибко озябну, отойду за колонну в за́тишек, погреюсь цигаркой — и снова. Ночью залили основание цементом.

— С тебя причитается, — сказал Влагинин и щелкнул себя пальцем по шее. — Скоро запустишь всем гитлерам в пику, стране на оборону.

А я все хочу проверить шкив, посмотреть, как станок работает, не заедает ли где.

— Да не труси его, Зотыч, — уже взмолился Влагинин. — Дай хоть цементу схватиться. Дня через два подведут монтеры кабель, вот тогда и пустишь. И не топчись тут вообще. Ступай на квартиру, отдохни. Приказываю, как непосредственный твой мастер. А то с этим шлифовальным…