Книга Первый великоросс - Александр Кутыков

От заваленной лошади, чуя смерть своего, подбрели обжоры. Обнюхали родственника. Решили, что и это мясо не пропадет. Вернулись к тучному куску конины.

Туда сбежались и еще волки — чуткие! Ночь — удачная, хищной душе весело — можно немного и поиграть.

Лишь возле зарубленного сидел один. Нюхал, пищал, скулил, виноватил осунувшуюся морду. Взгляд на человека не содержал уже съестного подтекста. Глаза волка были пусты, растеряны и несчастны.

— Ты кто, мужик аль жинка? — спросил Светояр, поднявшись повыше. — Лезь ко мне наверх — обнимемся и будем греться!

Темное пятно не шевелилось. На кого смотрел хищник — сверху не понять.

— А я вот мерзну… Пойди, скажи своим, штоб оставили меня! Пойду пешком. Сила во мне есть — я дойду!.. Надо идти, а то замерзну до смерти… У меня ведь жена и Ягодка. Жена — хорошая. Доча — маленькая, теплая..

Волк заскулил опять. Невдалеке другие оставили один остов от лошади.

— Не пойму, о чем ты скулишь?..

Светояр отклонился спиной на жесткие ветки. «Яблонька, погрей мне спину… Сейчас пожую твоих веточек — может, дотяну до утра?.. Волки когда-то убегут к себе, и я побреду искать свой дом».

Мужик вспомнил, что не отдал плату за постой в Ростове… Но там остались шкуры и Синюшкин жеребец… Вспомнил Крутя — как он всегда молчал… Вспомнил Лесоока, который очень любил сидеть у костра и глядеть на того, кто ему нравился… «Племя у Лесоока большое, но вялое; у Крутя малое, но всегда в заботах… Сыз говорил, что Стреша лешака мечом убила. Вот это да!.. Глаза у Стреши черные… Глядят на меня сквозь лес… Я кладу руки на ее упругий стан… Черные красивые глаза смотрят на меня — не отворачиваются, не моргают, посылают тепло для моего сердца… А под кольчугой на моем сердце лежит холодный кусок серебра, и мне от его холода — не холодно… Што-то я скажу маме?..»

Волки покинули утром лесок — побежали домой. Понуро убрел и одинокий серый волчина. Остался качаться на ветвях лесной яблоньки большой мертвый человек…

* * *

Русичи в Холодном логе палили маленькую тепленку, грели малышей. Стреша стояла наверху ближнего к дому края овражища. Ожидала мужа. Срок вышел, а его нет и нет… Повернулась лицом к противоположному берегу глубоченной впадины, посмотрела вниз. От высоты и крутизны закружилась голова. Жизнь замерла: ничто в ней не движется — в ожидании чего-то… Кто-то должен подойти, и все стронется, и начнется новый путь — от сего назначенного места.

Земля разложилась там — ровно на два предела. На лесистых краях наклонившиеся к обрыву деревья смотрели друг на друга через пропасть. Возможно, еще семенами на ветках родителей-лесин, кустиками у подножий — они мешались в тесном кругу между собой и представить себе не могли, что раздастся когда-то стихия, разнесет их, друзей-подруг, братьев-сестер… Теперь прожили деревья длинные жизни, сами рассыпали вокруг себя семена, наплодили-нарождали по крутым склонам молодой поросли. И если б не холодный ручеек, резавший целое надвое, подмывавший рушившиеся, раздвигающиеся берега, скидывавший деревца в пропасть, — два края леса соединились бы сплошным — пусть и неровным — ковром в единое… Склоняясь ветвями через бездну, верно, просят дерева лесных богов вернуть обратно то благодатное время молодости своей и единства… Но не для того неизвестно откуда и неведомо когда пролегла тут звонкая стежка-дорожка… Что ж гадать и думать теперь? — Ручеек течет, и жизнь его также дорога лесу-батюшке. Он — тоже дитя леса: играющий — как судьба, говорливый — как людин, и холодный — как смерть… Сейчас он под снегом — примерз к тлу оврага. Но он есть, и даст о себе знать чуть позже…

Никто не мог сказать Стреше ничегошеньки. Ни слова о муже, ни о том, что надо двигаться дальше — или возвращаться…

Синюшка, молчавший все эти дни, вызвался сходить к домам. Никто не спорил, и он ушел. Вернувшись через два дня, сообщил, что никому не показывался, что ростовцы ушли, а Лесоока нигде не видно. Стреша одними лишь глазами спросила о главном.

— Светояра там нет…

— Я не пойду назад! — сказала она. — Буду здесь.

Женщина сделалась бледна. Былая смуглость очернила впадины ее лица, придав окаменевшему лику холодную суровость. Никому и в голову не пришло с нею спорить, уговаривать, советовать.

Протка сообщила, что Уклис должна родить не сегодня-завтра.

— Што мне Уклис? Пусть идет, куда пожелает. Она мне никто!

Слова ее подразумевали одно: «Я буду ждать!..»

Прошел день. Стреша предложила всем вернуться. Лишь она останется с Ягодкой тут.

— Светя знает, куда прийти и где нас искать…

Ушел только Синюшка, напоследок отстраненно взглянув на Кона. Бросать никого не хотел, но в глазах окружающих читал, что виновен во всем. Потому и ушел. Куда — ведомо лишь Стрибогу… Протка смолчала, беспокойства не испытала…

Уклис отсылали назад, но она отказывалась, говоря, что останется с ними. Все равнодушно отнеслись к ней.

— Намаемся мы с ней — не иначе! — шептал Стреше Сыз. — Будет опрастываться — сгинут оба: и она, и ребеночек!

— Плевала я!

— Стрешенька, а ребеночек — Светояровый! — Сыз плакал и всхлипывал. Тянул руки к своей девочке, утирал ими старое лицо.

— Догадывалась я… — проговорила наконец Стреша. — А ты молчал… И все молчали!.. Да как ловко: я и нутру своему перестала верить!.. И второй раз, значит, сходил!.. — Стреша угрожающе посмотрела на Сыза, но не успела развить догадку.

— Два раза — не боле!.. Опосля второго блуда мы за ним зорко следили!

Стреша вроде успокоилась. Замолчала, отвернулась от Сыза, от лога, от далекого дома, от всех… Сыз не оставлял ее в раздумьях — обходя, заглядывал в лицо, вновь тянул руки, но трогать не смел… В глазах Стреши блестели слезы. Поглядела сверху вниз на усыхающего старика и сказала:

— Ой, не люблю я его, не люблю за все!

И тут ее душа сорвалась — не захотела держать равновесие… Женщина вышла к обрыву, ногтями скребла еловую кору, припадала челом к большому дереву.

— Светя-а-а! — крикнула надрывно. — Светя-а-а-а!.. Да где же ты?!

Смолкая, ниц упала на снег, в истерике молча комкала руками бурую прошлогоднюю листву в проталине… Сыз подбежал — гладил, говорил успокаивающее… Стреша замерла, потом медленно встала, откидывая волосы назад.

Спустившись по склону в укромное убежище, крикнула громко всем:

— Если придет, надо будет — найдет!.. Нам ждать некогда! Уходим!

Пробравшись в пещерку, объявила женщинам:

— Уходим, ждать не будем!.. Ты — коль не пошла назад с провожатым — пойдешь с нами дальше! У первого поселка и встанем. Не успеешь — будешь рожать на снегу!

Уклис все поняла без перевода… Не теряя времени, выбрались, напряглись и пошли. Спиной к Ростову, к хранящему беду дому — куда-то к югу…