Книга Небо в алмазах - Александр Петрович Штейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С периферийным приветом Ю. Г.».
«Кого я любил и кого люблю...»Несмотря на огорчения, он работал в Полярном самозабвенно.
Впоследствии Герман скажет читателям в автобиографии:
«За годы войны я много работал в газете, написал книжки «Далеко на Севере», «Аттестат», «Студеное море», подготовил много материала для романа «Россия молодая», узнал довольно близко прекрасный характер русского помора, так как не раз бывал в походах с североморцами. Здесь, в театре Северного флота, режиссер В. Н. Плучек поставил мою пьесу «Белое море», которая послужила в дальнейшем основой роману «Россия молодая»...»
И о том же — в предуведомлении к сборнику документальных повестей:
«Годы войны свели меня со многими замечательными людьми, которые впоследствии стали героями исторического романа «Россия молодая» (я перенес характеры своих современников — знаменитых ледовых капитанов-поморов, — таких, как Воронин и Котцов, в далекую эпоху) и современных моих книг — «Подполковник медицинской службы», «Дело, которому ты служишь», «Дорогой мой человек», «Я отвечаю за все». Именно эти годы свели меня с Владимиром Афанасьевичем Устименко, образ которого мне бесконечно дорог как образ «делателя и созидателя», как «центральный характер» моего современника».
И когда уже в 1966 году Л. Исарова, корреспондент журнала «Вопросы литературы», спросила, почему в своих военных и послевоенных произведениях он обратился к жизни и работе медиков, и заметила, что «контраст уж очень разителен», Герман ответил:
— Это только внешний контраст. На деле хирурги и работники уголовного розыска близки друг другу. Они всегда занимаются какими-то человеческими бедствиями, всегда борются за человека. И не случайно, что медицинской темой я занялся во время войны. Я был военным корреспондентом на Карельском фронте и Северном флоте, близко знал прекрасного хирурга и организатора, начальника санитарного управления фронта Клюсса, дружил с острым и сложным, но всегда принципиальным профессором А., так прославившимся в те годы на Севере борьбой с обморожениями. Интересовался я и судьбой доктора Стучинского, который после фронтового ранения — у него были повреждены руки — отчаянно боролся, чтобы вернуться в строй, чтобы остаться хирургом. Не раз беседовал и с врачом Маковской, послужившей прототипом Ашхен. Все эти люди не могли не задеть моего воображения, все эти люди, прожившие за войну не одну, а три жизни, надолго покорили меня...
И на последнем своем творческом вечере в 1966 году снова подытожит:
— Если считать годы Великой Отечественной войны, то с дорогим моим человеком хирургом Устименко и его друзьями и врагами я прожил вместе более пятнадцати лет. Срок достаточный. Во всяком случае, вполне достаточный для того, чтобы убедиться в активном начале тех, кого я любил и кого люблю по сей день.
Не только литературный персонаж — авторская программа«Больше всего на свете неприятны моему современнику характеры вялые, пассивные, те люди, по глазам которых видно, что их «хата с краю...» — напишет он в автобиографии. И процитирует Николая Заболоцкого:
Не дорогой ты шел, а обочиной. Не нашел ты пути своего. Осторожный, всю жизнь озабоченный, Неизвестно, во имя чего!И хотя герой трилогии Германа Владимир Устименко не реальный человек, а всего лишь литературный персонаж, все, что сказал Юрий Павлович о героях своих документальных повестей, целиком относится и к вымышленному им, Германом, Володе Устименко.
Ведь это не только персонаж — это авторская программа.
Между мальчиком Володей из первой книги трилогии, тем самым ригористом Володей, отрицавшим Чехова, мальчиком Володей, сыном летчика Устименко, павшего в боях за революционную Испанию, и Владимиром Афанасъевичем Устименко, выступающим в Париже в феврале 1965 года на международном симпозиуме по вопросам лучевой терапии, пролегла жизнь — большая, нелегкая, жизнь целого поколения, точнее, нескольких поколений. Трилогия, таким образом, отразила не только биографию врача Устименко, но и жизненный опыт самого автора, вобрала раздумья художника об этих десятилетиях нашей жизни, наконец, размышления автора о жизни собственной.
Место действия в последних страницах трехтомного повествования Юрия Павловича — Париж, 1965 год.
Сам Юрий Павлович был в Париже в этом же 1965 году, продолжая лечиться от поразившего его недуга лучевой терапией.
Рассказывая о том, как обнаружился в Париже двоюродный брат его, художник, пригласивший Германа «на свой кошт» в Париж вместе с лечащим врачом «моим профессором Карповым», больше говорит о брате и его картинах, нежели о том, как его, Германа, лечили.
Потом долго мне не писал — ему было очень плохо, шла первая атака наступившей болезни...
«Я ужасно перед тобой виноват... и мне нет никакого прощенья...»
Возвратившись домой, в свою деревню Соснову под Ленинградом, где была начата его трилогия, он написал эпилог к последней части романа.
Название каждого из трех томов предсмертной работы Юрия Павловича как бы заключает его авторскую программу.
«Дело, которому ты служишь». «Дорогой мой человек». «Я отвечаю за все».
Выписываю эпиграфы, которые ставил Герман перед этими романами.
Перед первым — блоковская строка: «И вечный бой! Покой нам только снится...»
Перед вторым — из Джона Мильтона, английского поэта XVII столетия, слова которого, однако, звучат более чем современно: «Я не стану воздавать хвалу боязливо таящейся добродетели, ничем себя не проявляющей и не подающей признаков жизни, добродетели, которая никогда не делает вылазок, чтобы встретиться лицом к лицу с противником, и которая постыдно бежит от состязания, когда лавровый венок завоевывается среди зноя и пыли».
Перед третьим — Шекспир: «Чтоб добрым быть, нужна мне беспощадность».
Страницы последней своей книги пишет уже приговоренный.
Торопится, взяв за руку своего спутника, врача Устименко, дойти вместе с ним до конца...
Кажется, что, и уходя, держит его руку.
Когда-то в молодости нашей, слепяще-веселой, полной нелепого шума, неугомонности, прекрасного товарищества и чистых помыслов, ласково дразня юного Юру, будущего Юрия Павловича, я окрестил его именем Манон Леско, «погибшего создания», героини романа аббата Прево, женщины ветреной и несчастной, легкомысленной и прелестной, имея в виду ветреность моего юного друга, непостоянство и зыбкость его в привязанностях, увлечениях, страстях.
Однако модели избранного им героя и своей авторской программе он был верен — с начала до конца.
Розовый старик«Где шампунь?»
Он задает этот вопрос, чуть приоткрыв дверь из ванной в коридор, нарочито тихим, подчеркнуто страдальческим голосом.
«Дело в том, что старики, а особенно старухи, к каковым отныне, пройдя курс лечения, я принадлежу и буду, очевидно, принадлежать до конца дней, отвратительны тем, что раздражаются на любую мелочь. Если они положили ручку, или резинку, или газету в правый угол стола, а кто-то из несчастных домашних, прибирая, переложил их в левый — ох, не приведи господь попасться старухам под руку! Они будут нудно и длинно твердить о человеческой черствости, и о черной неблагодарности, и о том, что любой посторонний, и притом
