Книга У подножия необъятного мира - Владимир Шапко

Витька кинулся назад, выбежал на поляну, метался вокруг борющихся. Как девчонка, руки заламывал, плача просил:

– Брось, гад!.. Слышишь!.. Брось!.. Не надо!..

И пронзённый болью, ужасом, теряя сознание, воздух, жизнь, рванулся из-под насильника последний крик:

– Ви-и-итя!!!

Витька схватил коромысло… взметнул над собой и… что есть силы ударил… Вдоль хребта по толстой потной башке… Парень дрыгнулся и разом распластался.

Словно вечность прошла, прежде чем Любка зашевелилась и поспешно выползла из-под свинцового тела. Отползая от него, судорожно прикрывалась рваньём, с ужасом смотрела. Парень не шевелился. Всё так же не сводя с него глаз, Любка пятилась, падая и снова вскакивая. Бросилась с поляны, задев, сбив Витьку с ног. Витька вскочил, тоже побежал.

– Витя!.. Витя!.. Витя!..

Метались, путались в кустах. Опять выскочили на поляну. И глянув только на недвижное тело, перевели весь ужас свой в глаза друг дружке. Не в силах сморгнуть его, увести куда, спасительно спрятать. Один маленький, растаращенный, с длинным мешком у бедра, другая – вытянутая, трепещущая, в сыром рванье, как в налипшей коже…

– Витя!.. Слышишь!.. – трясла Любка мальчишку за плечи. – Слышишь!.. Никому!.. Мы не видели!.. Не знаем!..

А Витька, не понимая её, полнясь другой жутью, более страшной… смотрел на обширный, буро-зачерневший, капающий кровью сосок…

– Слышишь! Витя!..

Они выбежали из рощи… и сразу столкнулись с тётей Катей Соседской. А та как увидела обоих – так и выронила пустые ведра и коромысло.

Осторожно, медленно, точно больную, вела Любку. И Любка, словно боясь глубоко вздохнуть, как кланялась. Распрямлялась и кланялась, распрямлялась и кланялась, коротко вскрикивая:

– Тётя Катя!.. Тётя Катя!.. Тётя Катя!..

Уже в сумерки дядя Ваня Соседский и Витька путано, бестолково метались по роще… Наконец Витька выскочил на поляну…

Поляна была пуста. Даже вёдра исчезли.

– Точно – здесь… Витька? – задыхался дядя Ваня.

– Точно, дядя Ваня… Точно… – тоже не мог отдышаться Витька. – Вон там… Возле куста…

– Так… – мстительно вытолкнул дядя Ваня. – А ну… скорей в военкомат!..

Они побежали в город.

Щуплый пожилой капитан медленно продвигался с фонарём по длинному коридору военкомата, где у стен вповалку спали призывники. Поднося фонарь, нагибался к спящим, вопросительно поворачивался к Витьке (сбоку – тоже ожидающе – заглядывал дядя Ваня)… Витька смотрел в узкое лицо капитана, переводил глаза на непомерно большую и широкую фуражку его… спохватывался, отрицательно тряс головой. Дальше шли.

– Этот… – наконец сказал Витька. Схватился, сжал дяди Ванину ладонь. Два автоматчика разом ухватисто поддёрнули автоматы на груди.

Глыбастый сидел, отвернувшись к стене. Вплотную. Прямой и неподвижный, как сомнамбула. На голову и плечи была накинута какая-то тряпка. Офицер сдёрнул тряпку… Огромный бурый наплыв с шеи на башку – как вмазанная буханка… Ещё более раздутая, резиновая тень на стене… Тихим, вырывающимся голосом офицер приказал:

– А ну, повернись, падаль!

Парень медленно, как столб, повернулся… Точно назревшие рога – бугры надбровий, зло сдвинутая переносица, непримиримые глаза, блуждающие в ненависти…

– Вста-ать! – забывшись, закричал капитан. Пнул. Раз, ещё раз. Автоматчики подхватили, вздёрнули с пола, толкая, быстро повели…

Когда машина с глухим кузовом уехала, когда в зажатом домами чёрном дворе они снова ощутили себя – дядя Ваня гладил плечо знобящегося Витьки и, полнясь слезами, смотрел круто вверх на низко летящий, линяющий свет от сентябрьской, усталой луны. Словно мучительно, страстно спрашивал там кого-то: почему? Почему столько подлого, столько чёрного на земле? Почему?…

Потом снял с Витьки мешок, пошёл и стал вытрясать у забора пропавшую рыбу…

5

После того, как Ильины получили комнату в одном из Домов печати, дядя Ваня Соседский заскучал в своём домике под тополем. Раньше, бывало, толчея, весёлость в доме. За столом – все вместе, на душе радостно, тепло, разговор постоянный, жизнь… А теперь пришёл с работы – пусто. Жена вон, конечно… Но что жена? Жена и есть жена. Вон она, ворчит чего-то в кастрюли свои – не успел в дом войти. Раньше-то вроде помягче была. При Ильиных. При Витьке. А теперь – скучно…

Дядя Ваня облокачивается на подоконник к раскрытому окну. Смотрит на пышнопёрых, разряженных купчих-индюшек, чистоплотно выгуливающих себя меж помёта по путаной плоской травке. На дядю Ваню сердито смотрит индюк. Овислокож он, красен до неприличности… Да-а. К Ильиным на каждый вечер не пойдёшь: неудобно, стеснительно, хотя и зовут всякий раз. А сами заходить – и забыли, когда. Да и Алексей Иванович – тоже. Витька – ладно, хоть помнит. Приходит. А то – что и делать?…

Индюк пытает ткнуть дядю Ваню. Клювом. С разбегу. Как копьём… От чёрт! Весь в хозяина – чистый Подопригор! Дядя Ваня с улыбкой закрывал окошко… И опять в глаза его заходила тоска.

Началось всё с заезда то ли дальнего родственника, то ли просто знакомого из Шимонаихи. Переночевал этот родственник или просто знакомый, днём провернул в городе свои дела, и к вечеру уехал, робко испросив позволения стать, значит, и другим разом на постой. Если нужда, конечно, случится. Ты как, Ваня?… Да какой разговор!..

И пошла, и поехала к дяде Ване вся деревня! Председатели, агрономы, сельские учителя, шофёры, сами колхозники, механизаторы из МТС, сельповские продавщицы. Раз – поп остановился… Мужчины, женщины, старухи, дети, старики… Кто – под разнос начальства, кто – с пятком яиц на базар, этому – бумагу выправить надо, тому – очки от дальнезоркести потребовались. Тут приедешь, понимаешь, обязательство повышенное брать, а этот – просто с грыжей…

Весело, на «ура», приезжали поступать учиться деревенские парни и девчата. Дружно, как один, проваливались. Думали. Паспортов нету… одни справки… А! И пошли назад дружным пешедралом, повольнее вроде бы, своим-то воздухом дыша…

На постой стала однажды крупная девка с гордой независимой косой. Медалистка. Приехала поступать в педагогический. И без экзаменов ей всё было, а каждый день с утра закрутит перед собой здоровенный будильник, учебник раскроет, глаза наоборот – закроет… и бубнит зло… Как молоток отбойный… Дядя Ваня уважительно удивлялся: надо же!.. Ходить старался на цыпочках, называл её на «вы», курить в комнате перестал и раз даже подержал в руках золотую маленькую медальку… Медалька лежала в заскорузлой рабочей горсти, надменно взблёскивая…

С кухни всё чаще и чаще стало погромыхивать кастрюлями: кобылища! Воды не принесёт! Полы не помоет!.. Дядя Ваня кидался, прикладывал испуганно палец: тсс! Мешаешь!..

Заезжал народ и просто так – от нечего делать.

Теперь, приходя с работы, дядя Ваня торопливо умывался, приглаживал перед сколотым зеркальцем «боксик», с плеч извинительно – словно приставучие ворчки жены – снимал волоски и тогда уж, просветлённо стесняясь, ступал в комнату.