Книга У подножия необъятного мира - Владимир Шапко
- Жанр: Книги / Современная проза
- Автор: Владимир Шапко
(18+) Внимание! Аудиокнига может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту для удаления материала.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После сорока в сны его часто проступает один и тот же незнакомый, но постепенно узнаваемый городок.
Чёрно-красное быстрое стекло реки теснит городок к тяжёлой гряде гор, и тот по-стариковски хохлится множеством крыш под вызревающим солнцем; по улочкам стекают серые туманы, ворочаются на берегу, река подрезает их и уносит.
Он бежит к городку, ударяется в реку, мечется по гольцу, долго ищет переправу: мост ли, паром, лодку какую – и ничего не находит.
Как-то перебирается на противоположный берег, идёт окраинной улицей. Ни единого человека, ни собаки, ни курицы. Он проходит дом – в спину начинают скрипеть ворота и ставни. Он резко оборачивается – всё обрывается на полуслове, не дышит. Странно, куда все подевались? Он переводит дух.
Потом стоит возле громадного собора. Где был красивый этот собор? Почему он не увидел его, когда бежал к городку?
Золото куполов, сине мерцающие кресты, сумасшедшие колокола на колокольне – всё плывёт в праздничном, звонном небе. Но вокруг тоже ни души. Странно, ведь праздник же…
Он крестится, хотя знает, что не умеет креститься. Никогда не пробовал. Заходит в собор. Ощущает босыми ногами прохладную каменную вековую тишину и покой. С вышины, из склонённых святыми апостолами окон, всё выкрещено длинными лучами солнца.
Неподалёку стоят невысокие коробчатые столы на гнутых ножках. Он подходит и наклоняется над стеклом. Раскрытая старинная книга. Пожелтевшие страницы. Арабская вязь – как завещание, как отпечаток на века ладони Аллаха, мудрой и противоречивой…
Ага! Так этот городок в Средней Азии! – радуется он своему открытию. Но тут же рядом под стеклом видит усохшую кольчугу, шлем и меч. А дальше совсем непонятное. Сплетённое из соломы. Лапти – не лапти. Что-то вроде шлакоблоков на ноги. И надпись: «И в такой вот “обуви” фашисты хотели покорить нас!»
Не успев удивиться, вдруг видит заспиртованного телёнка. Целиком! В большом квадратном аквариуме! Две головы, четыре молящих, задыхающихся в спирту, глаза…
Он в ужасе карабкается по винтовой лестнице. Вверх за убегающим светом. Свет становится всё уже. Воздуха нет. Он задыхается. Кулаком выбивает, как линзу, крохотное оконце. Вся в крови рука снаружи. Хватает воздух, будто вату, хочет поднести ко рту, чтобы вдохнуть, но камень смыкается. Он кричит. Вырывает руку. Потом долго сдирает с лица липкую резиновую темень… и скорее уходит от городка обрывистым берегом реки, жадно хватает воздух, подгребая его руками, приходя в себя.
У противоположного берега, в прохладном зеркале реки отдыхают зелёные облака тополей; их осторожно лижет пересохший знойный голец.
В ногах поёт высокая немятая трава. Густые кроны деревьев распятнали и удерживают на траве, по кустам ежевичника, предполуденное солнце. Серо-красно вспархивает меж деревьев дятел. Прилипнув к дереву, звонко стукает по нему несколько раз и слушает… Нет, не то! Перелетает к другому дереву. Опять стучит… Нет! Летит дальше.
Тоже заветное ищет, радостно догадывается он и улыбается во сне: ему хорошо, грудь дышит легко, свободно.
Река сплывает, и ниже пойманно блёсткает в перекате. И за пыльным шумом переката он опять видит их.
Они стоят на приподнятом берегу, на поляне, в тени раскидистого тополя. Высокая старуха в чёрном и горбатенький мальчик, маленький, как паучок. На мальчике голубенькая косоворотка, подпоясанная жёлтым плетёным пояском с кисточками на боку.
Старуха и мальчик держатся за руки и улыбаются ему; большие глаза мальчика – словно чистые прохладные родники…
Он бежит к этим глазам, врывается в перекат, ухает по горло в яму. Река бьёт в рот, в уши, в глаза. Он силится увидеть, разглядеть старуху и мальчика, но те, как на стекле, начинают размываться, таять. Он тянет к ним руку, задыхаясь, кричит. Резко просыпается…
Женщина рожала в поезде. Запрокидываясь на нижней полке, вскрикивая, словно отползала она от зеркала, которое уставилось на неё с двери тесного купе проводницы; тут же, с испуганными тенями придорожных кустов, проносящихся за окном, металась сама проводница.
В дверь, в зеркало, точно яростно стыдя его, непрерывно стучали. Проводница выпахнула в проход вагона крики роженицы, зеркало на двери, своё раскосмаченное лицо, заголёнными руками выхватила из трёх женщин одну, пожилую, и втащила в купе, захлопнув дверь.
Новорождённый был красен, наморщен, как старик, и, явно не приемля мир этот, чувствуя себя жестоко обманутым, так же зло и жестоко кричал, высоко поднятый руками проводницы. Снизу, отпуская влажную красную боль, стремились к нему глаза матери.
Через сутки, на небольшой станции, вдоль вагонов метался невысокий подвижный мужчина в кирзовых сапогах. На голенастых высоких вагонах, медленно проплывающих мимо перрона, открывались окна, и люди, смеясь, кричали ему, показывали, куда он должен бежать, к какому вагону.
Мужчина поймал чемодан, потом охнувшую женщину с новорождённым, завёрнутым в шерстяную кофту. «Я говорил! Я говорил!» – восклицал он. Хотел поцеловать жену, но не решился. Что-то напутственное кричала проводница, люди из окон тоже кричали весёлое, махали руками. Женщина стеснительно и благодарно кивала им вслед. Подавая шерстяной свёрток мужу, устало сказала: «У тебя, Коля, сын…» Пошла к небольшому коричневому вокзальчику, высунувшемуся к солнцу из утреннего влажного палисадника. И хотя шла она медленно, мужчина как-то суетливо торопился за ней, точно искал, куда положить свёрток и чемодан, и уж со свободными руками оправдаться, наконец, объяснить…
Они болтались, тряслись на телеге по улице довоенного провинциального городка. Улица была настолько неровна, колдобиста, так часто проваливалась и взмывала вверх, столь много провисала лужами и вылезала осклизлыми буграми, что ощущалась не с ног, как все нормальные улицы, а с живота. То есть человек стоял в ней точно по пояс. А перед ним она – улица, с разваливающимися на стороны домами и палисадниками.
– Ну и жена у тебя, Николай Иванович! – восхищённо выпыхивал с дымом самокрутки пожилой возчик. – Ить надо! В поезде!.. Героиня, как есть героиня!
Женщина смущённо улыбалась. Попросила только ехать потише. А мужчина смотрел-смотрел на свёрток у себя на руках, думал-думал и вдруг захохотал. Очень округло. Словно из бильярдной выпал. Где ему хорошо набили шаров. «Хо! Хо! Хо! Вот так сыно-ок! ок! ок!» Безбоязненно обнял жену, крепко поцеловал.
У ворот одноэтажного под железной крышей дома их встречал испуганно вытаращенный хозяин. Мужчина деловито начал перекидывать с руки на руку сразу заоравший свёрток.
