Книга Генетик - Анатолий Маев

— Я вас не спрашиваю, где прописан, — разнервничался Еврухерий, — а спрашиваю, где сейчас находится Шнейдерман! И где Восторгайло, Вараниев?

Столь резкий выпад удивил Семена Моисеевича, что выразительно обозначилось на его лице, и он движением руки указал в сторону статуй. Однако ясновидящий не успел туда посмотреть — его отвлек гул, внезапно возникший в зале. Макрицын устремил взгляд на оратора.

— А девок в той бане десятка два, и все как на подбор, Виктор, скажу я тебе! Как на подбор! Любую бери — не прогадаешь! Ножки бритые, гладкие… Что ни грудь — то шедевр! Размер оптимальный, форма идеальная, сама в руку ложится… А я тебе, Боб, так отвечу на это: если тихо все и жена не знает, то можно… — слово в слово, как заведенный, повторял Велик случайно услышанный разговор первых лиц партии во время посещения сауны в Подмосковье. — А девок в той бане… десятка два и все как на подбор, Виктор, скажу я тебе! Как на подбор! Любую бери — не прогадаешь! Ножки бритые, гладкие… Что ни грудь — то шедевр! Размер оптимальный, форма идеальная, сама в руку ложится… Я тебе, Боб, так отвечу на это: если тихо все и жена не знает, то можно… бане десятка два, и все как на подбор, Виктор, скажу я тебе! Как на подбор! Любую бери — не прогадаешь! Ножки бритые, гладкие… Что ни грудь — то шедевр! Размер оптимальный, форма идеальная, сама в руку ложится… Я тебе, Боб, так отвечу на это: если тихо все и жена не знает, то можно… А девок в той…

Было хорошо видно, что Велик уже не стоял, а висел, отжавшись на вытянутых руках от верхнего переднего края трибуны. Его ноги, плотно прижатые одна к другой, застыли в полуметре над полом, словно сведенные судорогой в идеально прямую линию. При этом через каждые пять-десять секунд Вождь, подобно птице, совершал резкие движения головой. И говорил, говорил, говорил… в короткие паузы он наклонялся вперед и вновь возвращался в исходное положение. Его лицо постепенно становилось все злее и злее. Стали блестеть и наливаться кровью глаза. Произносимые фразы звучали чеканно, микрофон усиливал скрип зубов и тяжелое, прерывистое дыхание. Амплитуда наклонов увеличилась, в руках появилась дрожь.

Гул нарастал. Раздались многочисленные выкрики с мест, несколько человек демонстративно покинули зал.

Потрясенные происходящим, члены президиума пребывали в полной растерянности. Они смотрели на Виктора Валентиновича, ожидая его указаний. Но Вараниев, обмякнув на стуле, с уроненной набок головой, сидел безмолвно, веки его были сомкнуты.

Первым опомнился Шнейдерман. Боб Иванович подбежал к председателю и пальцами придавил точку на шее. Убедившись, что пульс есть, снял с товарища галстук и расстегнул рубашку. В это время к столу уже торопились люди, профессионально обученные оказывать первую медицинскую помощь.

— Вы интересовались, где Шнейдерман, Восторгайло, Вараниев? — снова заговорил «полуфранцуз-полуеврей». И опять решительно указал в сторону статуй.

Макрицын статуй не увидел. Вместо них взору ясновидящего предстало трио гитаристов-гигантов, стоявших внутри огромной стеклянной банки. В музыкантах он без труда опознал товарищей, несмотря на то что на каждом из них был костюм аквалангиста, маски и… войлочные тапки. Впереди руководителей партии, но вне посудины, на огромной перьевой подушке, на четвереньках лицом к залу расположилась обнаженная Ангелина Павловна. Под аккомпанемент Шнейдермана она ностальгическим голосом исполнила «Я все еще его, безумная, люблю». Сразу же Восторгайло ответил романсом «Вы полюбить меня должны». Слегка прикусив нижнюю губу, томным взглядом полуоткрытых глаз незабвенная экс-супруга Еврухерия посмотрела на старика и пропела «Не искушай меня без нужды». Зазвучала гитара Вараниева, и заведующий идеологическо-теоретическим отделом на высочайшем эмоциональном подъеме прохрипел «В крови горит огонь желанья».

Рана на сердце по причине расставания с Ангелиной Павловной в последние годы Макрицына почти не беспокоила, но и не зажила окончательно: ему сделалось больно. В этот момент совершенно неожиданно вновь зазвучала гитара. Еврухерий посмотрел на бывшую супругу. Их глаза встретились, и Ангелина Павловна голосом, полным тоски и сожаления, запела «Я обратно вас не позову».

— Увлеклись вы прослушиванием, однако, Еврухерий Николаевич. Давно ли страсть к романсам питаете? — вкрадчивым голосом полюбопытствовал Семен Моисеевич, до того безмолвно наблюдавший за «коренным москвичом». — Не в первый раз, позвольте заметить, слушаете эти романсы, а насколько внимательно! Любопытно, однако, согласитесь, почему последнее произведение, Ангелиной Павловной столь проникновенно исполненное только что, тогда, возле осины, в репертуар не вошло, а в сегодняшний репертуар вошло?

— Да мне эти романсы, как ракам зеркала заднего вида! Не вошло… Вошло… Не вошло… Вошло… — раздраженно ответил Макрицын, повернувшись в сторону космополита, — а ей это еще боком выйдет! Стыд и совесть потеряла!

— Потрясен вашими словами, — с серьезным видом произнес «полуфранцуз-полуеврей», вытаращив глаза на «коренного москвича», — глубочайший смысл несут! Вы не в первый раз шокируете меня репликами поистине высочайшего философского уровня. Но вы категоричны в суждениях, Еврухерий Николаевич. А в философии это неприемлемо. Философ, категорически настаивающий на своем мнении, — это уже психиатр. Кстати, вы знаете, чем они отличаются от своих пациентов? Не знаете? Что ж, я вам скажу: наличием медицинского образования. Вы же, друг мой, по институтам жизнь не транжирили, насколько мне известно. Следовательно, психиатром быть не можете — оставайтесь философом! И как философу, позвольте вам возразить: считаю, что задний вид нередко бывает предпочтительнее переднего. И чаще всего именно в той ситуации, когда стыд и совесть абсолютно неуместны. Ну не нужны совершенно! Собственно говоря, как и ракам зеркала заднего вида.

Семен Моисеевич почесал икроножную мышцу носком гусарского сапога, после чего элегантным, едва уловимым движением рук подтянул шорты и, глядя в потолок, продолжил рассуждать:

— Подумаешь, барышня в стиле «ню»… А может быть, у нее сценический образ такой? Ничего необычного в этом нет. Имею удовольствие сообщить, что Ангелина Павловна состоит на должности ведущей артистки «Театра эротики и морали». М-м-м-да… — разочарованно произнес космополит, — получается, огульно вы женщину оговорили! Доказательств у вас против нее никаких не имеется и иметься не может! Потому что задний вид впереди сидящей публике недоступен без зеркал заднего вида, которые в антураж не вошли. И боком ей ничего выйти не может!

— Ничего не понимаю, — недовольно признался Еврухерий, — проще можете сказать?

— Могу, — не задумываясь, подтвердил «полуфранцуз-полуеврей». Он неожиданно сел на пол по-турецки и, подняв указательный палец, произнес:

— Что раком вошло, то боком не выйдет!

— Как это не выйдет?! — рассвирепел Макрицын.

— Что, простите за любопытство, и откуда выйти должно? — издевательски прозвучал вопрос Семена Моисеевича.

Голова Еврухерия явно покидала своего обладателя — он не понимал космополита…

— А по какой, собственно говоря, причине вы столь недружелюбно настроены по отношению к Илл-Анне? Вам-то она, согласитесь, плохого ничего не сделала, — спросил космополит, не дождавшись ответа.