Книга Плачь, Маргарита - Елена Съянова

Ангелика под предлогом болезни продолжала оставаться у Гессов, в уютной квартире которых тоже поселилась тоска. Старшие Гессы еще в начале марта возвратились в Александрию из-за разыгравшегося у Фридриха ревматизма. Маргарита осталась с братом. Она теперь мало походила на ту задорную смелую девушку с золотистым загаром и широко раскрытыми глазами, что появилась в фатерланде всего несколько месяцев назад. Эльза тоже чувствовала себя неважно. После тяжелейшего разговора с мужем их отношения не то чтобы ухудшились, но как-то сократились, ограничились необходимым в быту общением, и это давило ей на сердце сильнее, чем выросший и сделавшийся беспокойным плод. Она часто ощущала теперь, как ей не хватает воздуха и как ее состояние начинает передаваться ему, и он, тоже задыхаясь, тыкается, ищет выхода…

В конце марта Рем и Штрассер прилетели в Мюнхен. Геринг, гауляйтер Берлина Геббельс и Гиммлер оставались в столице, где обстановка накалялась. Гитлер вызвал к себе Штеннеса — тот не явился. Это было начало.

В тот день в Берлине умерла Карин. Накануне она говорила с Эльзой по телефону, казалась бодрою, уверяла, что ей лучше.

— У нас здесь солнце, и уже продают фиалки! Как жаль, ах, как жаль…

Внезапно их разговор прервался из-за неполадок на телефонной станции, а утром позвонил Геринг и сказал, что его жена умерла.

Карин болела давно и безнадежно, и все же ее уход потряс Германа. Он собирался везти ее на юг, но обстоятельства все не позволяли ему выйти из игры даже на короткое время; ехать же одна она категорически отказывалась. Агония началась еще вечером и длилась всю ночь. Герман часто брал жену на руки, ходил с нею по спальне, пугаясь ее невесомости. Когда она наконец успокоилась и доктора ушли, он снова взял ее на руки и снова долго ходил, почти не сознавая, что делает. Потом сел в гостиной у телефона и просидел час, мучительно вспоминая, кому он должен позвонить. Из этого состояния его вывел барон фон Катцов, первый муж Карин, которому сообщили о ее смерти. Барон, с начала года находившийся в Берлине, привез с собой подростка, их с Карин сына, лишь последние месяцы жившего с отцом из-за ухудшившегося состояния матери и постоянной занятости отчима. Заплаканный мальчик вышел из спальни, сел рядом с Германом, и так они просидели еще час. Фон Катцов им не мешал; он знал, что его сын очень привязан к Герингу, который был неизменно добр с ним.

На следующий день Геринг отвез тело Карин в небольшое охотничье имение к северу от Берлина, чтобы похоронить там, в уединении и тишине хвойных лесов, которые она так любила.

На похороны собрались лишь самые близкие, избранные из избранных; почти все прибыли из Мюнхена, лишь Геббельс с женой и Гиммлеры вместе с Германом сопровождали гроб Карин от самого Берлина.

Маленький деревянный мавзолей уже был выстроен к их прибытию; вокруг стояла девственная тишина. Когда гроб вынули из машины и готовились перенести в дом, Геринг, словно оживший на несколько мгновений, оглядел темные поля, набухший весенней влагой лес, унылый фасад охотничьего дома и что-то пробормотал. Его слова расслышала лишь Магда Геббельс, стоявшая ближе других.

— Прости, Карин, — произнес он. — Потерпи, дорогая, Я все здесь сделаю красиво, очень красиво — для тебя.

На похоронах царило безмолвие. Даже монотонный голос священника, казалось, не нарушает его. Сам Геринг выглядел, точно замороженный. К нему никто не решался приблизиться.

Роберт Лей, приехавший позже других, вошел в мавзолей, когда гроб уже собирались заколачивать. Лей не знал, в каком состоянии пребывает вдовец; простившись с Карин, он подошел к Герману и крепко обнял его за плечи. Это оказалось именно то, в чем нуждался Герман. Отвернувшись от закрытого уже гроба, он уткнулся в плечо Роберту и разрыдался. Слезы принесли облегчение.

Поминальный ужин был полон светлой грусти, ласковых воспоминаний о преданной Карин, и никто больше не опасался смертельно ранить сердце вдовца проникновенными словами. Герману как будто даже хотелось теперь слушать и говорить о ней, говорить и слушать до бесконечности.

Поздно вечером, когда присутствующие на похоронах немногочисленные дамы удалились, Геринг остался в мужской компании и сильно напился, а с ним заодно — Геббельс и Пуци. Остальные остались трезвы.

Дольше других засиделись Гесс и Лей. Они не разговаривали; оба словно ждали чего-то, проявляя выдержку. Со времени ночной «исповеди» Лея они говорили друг с другом только по делу, каждый раз чувствуя неловкость — не от произносимых, а от не сказанных слов. Наконец Рудольф ушел, так и не вымолвив ни слова, но, дойдя до двери, за которой ждала его Эльза, вдруг взял и вернулся. Роберт не удивился. Он поднял на Гесса обведенные тенями глаза и молча наполнил две маленькие рюмки, чтобы еще раз помянуть Карин, душа которой, казалось, витала сейчас над ними, не спящими.

Потом он протянул Гессу незапечатанный конверт.

— Передашь ей?

— Спасибо и на этом, — не удержался Рудольф. — Как твой отпуск?

— Как видишь.

— Вижу, что ты на тень стал похож.

— Можно задать тебе вопрос?

— Спрашивай.

— Фюрер… успокоился?

Рудольф отрицательно покачал головой:

— А ему сейчас нужны силы. Много сил.

— Я могу что-нибудь сделать?

— Не знаю, Роберт. Поговори с Ангеликой. Ты умеешь… с женщинами.

— Я сейчас на женские лица смотреть не могу.

— Вот так признание! — поразился Рудольф. — Но я понимаю.

— Спасибо и на этом. Я поговорю.

Они расстались. У обоих сделалось легче на душе. Облегчение испытала и Эльза, которой муж сказал о намерении Лея повлиять на Ангелику. Конечно, ничего от этого «влияния» Эльза не ждала; разве только — что попытка будет сделана, и это, быть может, примирит Рудольфа с реальностью, в которой вина Роберта столь же эфемерна, как вина ветра, сдувшего пыльцу с цветов.

Маргарита и Ангелика прилетели из Мюнхена вместе с остальными. Во время похорон Карин они находились в берлинской квартире Хаусхоферов, где обычно останавливались Рудольф и Эльза, когда приезжали в столицу. И хотя целый этаж «Кайзергофа» был снят партией для нужд фюрера и его соратников, Гесс не стал спорить с сестрой, заявившей, что ни она, ни Ангелика не станут жить, как арестантки, в набитом охраной «Кайзергофе».

Старшие Хаусхоферы оставались в Мюнхене, младшие работали за границей, и девушки были одни под невидимой охраной СС и бдительной Берты, которая, выполняя приказ хозяина, громко оповещала обо всем, что казалось ей подозрительным, в том числе и о шастающем мимо входной двери консьержкином коте.

Гиммлер и Лей возвратились в Берлин раньше остальных и сразу направились в штаб СС, официально занимавшийся сбором разведывательных данных; просмотрев их, Лей сказал, что прерывает свой отпуск и берет на себя ответственность немедленно, не теряя ни минуты, вызвать из Мюнхена и Кельна верные фюреру, надежные части СА На лице Гиммлера было написано: «Не подождать ли до завтра, пока не вернется фюрер»… Но, преодолев колебания, он твердо сказал Лею, что готов разделить с ним эту ответственность. В «игру» ненавязчиво вошел Борман, прибывший с тайным поручением от Дельюге, который заявлял о своей полной лояльности Мюнхену, несмотря на видимость взаимоотношений с бунтарем Штеннесом.