Книга Плачь, Маргарита - Елена Съянова

Этот способ связан с устремленным на героя взглядом женщины — сестры, жены, любовницы… — влюбленного судии, очень пристрастного и строгого.

Второе раннее преступление фашиста — разрушение самого себя, понятно, что внутреннее, но и физическое, прямо телесное тоже. Герои постоянно корчатся от боли. Мы почти ощущаем, как разваливаются их тела. Любой гуманист, самого разного толка, может быть доволен, читая роман Съяновой. Пожалеть страдающего преступника — то, к чему мы после тысячелетия христианства, наверное, уже можем подняться.

Но доволен и тот, кто думает только о жертвах фашизма и ни на какое сочувствие преступнику не согласен. Фашиста не в будущем (о чем мы знаем и помним, читая роман) ждет наказание, не в предстоящей катастрофе и поражении или в суде и разной степени приговоре, он наказан уже здесь и сейчас, сразу и сполна — и никакой Нюрнберг с этим не может сравниться: его жизнь превращается в постоянный и неуклонно творящийся ад.

* * *

Этот ад, с «мильоном терзаний» моральных и физических, парадоксально более всего и привязывает героя, Гесса или Лея, Гитлера или Геббельса, к их борьбе и деятельности, которыми ад и вызван. Ад их в себе и держит. Психологически это очень понятно. Уже слишком много вытерпел герой и с каждым новым шагом терпит все больше. Это «вытерпленное» накапливается и, значит, крепнет связь с адом. Замкнутый круг. Неужели все бросить и все муки были зря? Чем больше мук, тем невыносимее мысль об этом «зря» и об этом «бросить».

Есть и другая сторона. Все эти муки и страдания, в которых никто не виноват, кроме самого героя, чаруют и сами по себе. Создается впечатление, что герой их к себе призывает. Чудовищные приступы болей и головокружений, накатывающие волны слабости, чередование болезненного возбуждения, как перед эпилептическим припадком, и депрессии… требуют невероятных сил. Кажется, что обыкновенный человек всего этого не выдержит. Все эти боли и припадки герою словно бы нужны, чтобы превратить его в страдающего полубога. Известный персонаж и популярный миф. За постоянно носимое в себе невероятное страдание, кажется, и любят съяновских фашистов их женщины, а не за ораторские или литературные способности.

В романе Елены Съяновой очень важна «авиационная» тема — и в следующих частях эпопеи она только усилится. Тема эта оправдана художественно еще более, чем исторически. «Летчик и самолет» как единое целое становится центральной метафорой в восприятии героями себя и мира.

Лей и Гесс, и правда, были летчиками. Присоединим к ним также Геринга. Три летчика в верхушке Третьего Рейха — это уже производит некоторое впечатление. Но этого, конечно, ничтожно мало, чтобы говорить о каких-то летательных, авиационных истоках немецкого фашизма. Можно, правда, вспомнить и почти стилизованную под летную эсэсовскую форму, и «птичку» как непременный ее атрибут, и очарованность небом — преувеличенную гордость авиацией. Но мы имеем дело с романом, и в романе особенная психология и своеобразный опыт летчика только объясняют отношение фашиста с миром и собой.

Летчики Рудольф Гесс или Роберт Лей были участниками Первой мировой войны и пережили немецкий позор. Они были унижены, но не запачканы — в прямом смысле: землей, кровью, как воевавшие в других родах войск. Взгляд летчика на войну — сверху Это сочетание общей со всеми униженности и не совсем обычной незапачканности формировало черту характера, необходимую «вождю». Эту черту можно назвать чувством собственного достоинства, а можно — самоуверенностью.

И летчик никогда не видит трупа врага (его врага). Те трупы, которые он может встретить, попав на землю и перемещаясь по ней, всегда убиты не им. Смерть людей для летчика — абстракция. Результат его деятельность, который он видит, — красивые расцветающие цветы пламени внизу (бомбардировщик) или дуэль по всем правилам искусства в воздухе (штурмовик). Но мертвое тело для него в любом случае находится в другом пространстве, чем то, где воюет он.

Абстрактность чужой смерти, ее безличность всегда будет сопровождать деятельность гитлеровского окружения. Как для летчика существует только объект или цель, так для Гиммлера, который никогда летчиком не был, будут только ведомости с цифрами.

Своеобразное одиночество летчика (сколько бы партнеров ни неслось рядом в воздухе), его произвольность (или иллюзия ее), самовластность, почти каприз… Он и его машина, которая выполняет по его воле любые фигуры и маневры. Образ легко переносится и применим. Пикирующая и наносящая удары машина — Германия, остальные страны — объекты и цели.

В пьесе Сартра «Затворники Альтоны» главный герой, бывший некогда «солдатом фюрера», восклицает: «Либо все виноваты, либо никто». Елена Съянова, кажется, больше склоняется к тому, что виноваты все. И мы должны чувствовать свою вину. Скорее всего, это «чувство вины» очищает.

Ответственность всех не делает «отдельную», «личную» вину меньше, но углубляет ее, придает ей роковые трагические черты. Совершенно ясно: действуй Роберт Лей с его обычными энергией, талантом и обаянием в другую эпоху — при Фридрихе Великом, письма которого станут в следующем романе Елены Съяновой любимым чтением Гесса, или при «великом» Бисмарке — и в учебниках истории нашлось бы несколько страниц для описания достойной удивления деятельности Роберта Лея. Но он попал в другое время и стал преступником. То же самое и с Гессом. Весьма вероятно, что в 20-е годы, когда оба связали свою судьбу с национал-социализмом, и в Германии выбор перед ними стоял очень простой: либо остаться в стороне от истории, вести тихую добропорядочную жизнь, пересидеть, что для таких людей было немыслимо, либо творить фашизм. Была, правда, еще одна возможность: коммунизм. Но представить невозможно среди коммунистов Гесса или Лея, с их внутренней раздробленностью, лицедейством, нервозностью, беспокойной торопливостью, снобизмом. Лагерей уничтожения или медицинских экспериментов над неполноценными никто предвидеть еще не мог.

В романе Елены Съяновой есть очень важный мотив, который, кажется, точно соответствует исторической действительности. Национал-социалистическая верхушка, включая Гитлера, не верила в свою победу. А когда победа все-таки произошла, это воспринималось как чудо, к которому они так до конца и не привыкли. Их борьбу окрашивали явные тона безнадежности и обреченности.

А тогда что получается? Выбор Гессом или Леем национал-социализма был выбором предельно разочарованными людьми наиболее радикального, разрушительного, обреченного на поражение, движения. Это был выбор либо гибели, либо бесконечного актерства, безрадостного и безответственного, почти демонического соблазнения «малых сих», в котором пессимисты могли находить некоторое утешение. А потом… потом было уже поздно. Ад держал, и с каждым шагом они только углублялись в него.

Любое художественное произведение пишется для того, чтобы поставить какие-то психологические, этические, философские и прочие не зависящие от течения времени проблемы. В очередной раз послать проклятия фашизму — для этого, вероятно, не стоило писать роман, тем более цикл романов. А вот в очередной раз поставить проблему необратимости, неотменимости отношений человека со злом, но на конкретном историческом, почти шоковом материале, к которому мы до сих пор относиться спокойно, «объективно» не можем, — это действительно достойная литературы задача.