Книга Зеркальщик - Филипп Ванденберг

Вновь избранный городской совет и четыре его счетовода искали новые источники доходов. Городские власти упразднили привилегии и из-за этого поссорились с архиепископом и его подчиненными, которые пользовались многочисленными преимуществами. Церковники имели право торговать вином на разлив, не платя при этом ни единого гульдена налога. Служки собора и члены капитула бесстыдно объявляли с кафедры время, когда будут продавать вино, и его цену, и городской совет посчитал это поводом для того, чтобы отменить эти привилегии.

Это возмутило архиепископа, кичившегося своей властью над городом и уважением священников. Он издал интердикт.[17]Не удовольствовавшись этим, Папа Римский предал «отступника» — Майнц анафеме. Нельзя было крестить новорожденных, а мертвых — хоронить в освященной земле. Не было свадеб. Во имя Всевышнего молчали даже колокола.

В ожидании загадочного заказа, который обещал ему Глас, зеркальщик занялся тем, что заново организовал в своем доме мастерскую, в которой при помощи искусственного письма можно было бы напечатать целую книгу. Это, несомненно, займет годы — так рассчитывал Мельцер — если у него будет, по крайней мере, шесть подмастерьев.

Мельцер тайно готовился к занятию «черным искусством». В свою мастерскую он не впускал никого. Даже его собратья по цеху зеркальщиков и золотых дел мастеров, которые снова приняли его, не знали, что происходит в его доме в Женском переулке. Но чем тщательнее скрывал Мельцер от других свою работу, тем больше любопытства она вызывала, и понадобилось совсем немного времени, чтобы за ним закрепилась слава чудака.

Когда позволяло время, зеркальщик отправлялся к местам своих воспоминаний — к дому на Большой горе, где он научился писать, читать и изучил иностранные языки. Теперь это здание было заброшено, потому что даже искусство алхимика не смогло уберечь магистра Беллафинтуса от чумы. В переулке Игроков, что за собором, где Мельцер делал зеркала чудодейственного свойства, на месте сгоревшего задания какой-то оловянщик выстроил новый фахверковый дом в три этажа, с красивым сводом на первом этаже.

Увидев это, зеркальщик расстроился. Постепенно печаль переросла в ярость. Мельцер по-прежнему подозревал, это что Генс-флейш, его соперник, поджег его дом. От своих бывших соседей по переулку Мельцер узнал, что вскоре после того, как он отправился с Эдитой в Константинополь, его бывший подмастерье продал дом и отправился в Страсбург, чтобы заняться другим ремеслом, которое, как говорили, приносило ему немалый доход.

Путешествие Мельцера на чужбину сильно изменило его внешне. Его некогда широкое мягкое лицо стало угловатым и покрылось морщинами — в этом, без сомнения, виноваты события прошедших лет. На подбородке появилась борода, седые нити в которой очень отличались от темных волос на голове. Что же касается характера, то судьба написала в душе у Михеля те же суровые черты, что и на лице. Интриги, в которые он оказывался замешан, придали Мельцеру определенную суровость, но также и спокойствие. Робость, присущая ему в старые времена, улетучилась, сменившись самоуверенностью.

Со времени своего приезда Мельцер старался держаться подальше от женщин, хоть в предложениях недостатка не было. Опыт, приобретенный во время путешествий, и здесь повлиял на него. Еще слишком живы были воспоминания о Симо-нетте; да, можно было даже сказать, что разочарования, которые принесла Михелю любовь к лютнистке, подняли ее в его глазах до божества.

Однажды Мельцер направлялся к церковному кладбищу Святого Стефана, где была похоронена его жена Урса. Ледяной ветер гонял по траве осенние листья. Несколько мгновений зеркальщик вел безмолвный диалог, когда вдруг услышал шаги на каменном полу. Сначала он не обращал на них внимания, но вскоре почувствовал, что за ним наблюдают, и обернулся.

Невдалеке, у одной из могил, стояла статная женщина; взгляд ее был устремлен в сторону, словно Мельцер ее вовсе не интересовал.

Михель приветливо кивнул, и женщина столь же вежливо ответила на приветствие. Некоторое время они наблюдали друг за другом издалека, пока Мельцер не подошел к ней, не произнося, впрочем, ни слова.

Оба они смотрели на могильный камень, когда женщина заговорила мягким голосом:

— Вас здесь прежде не видели, чужак…

Зеркальщик устремил взгляд прямо перед собой и, не глядя на незнакомку, ответил:

— Чужак у себя на родине, вот кто я, оказывается… Я долго странствовал. Константинополь, Венеция… Я хотел посетить могилу своей жены. Прошло время… Может быть, так и нужно. Грусть вянет, словно листья на осеннем ветру.

— Чума, этот бич Божий… Нашему браку не исполнилось и года, — сказала женщина без видимой связи, не отводя взгляда от могильного камня.

Мельцер поглядел на надпись.

— Вы вдова Лукаса Вальхаузена?

Женщина обернулась к Мельцеру. Вблизи она казалась моложе, чем он подумал вначале. У нее были загадочные темные глаза, а длинные волосы были заплетены в косу.

— Вы знали моего супруга? — спросила женщина. Мельцер кивнул.

— Мы были собратьями по цеху. Он был золотых дел мастером, а я — зеркальщиком.

— Простите, что назвала вас чужаком.

— Я зеркальщик Михель Мельцер.

— Меня зовут Аделе Вальхаузен. Почему вы вернулись? Зеркальщик пожал плечами.

— Это долгая история. Чтобы ее рассказать, потребуется много времени.

Они молча пошли к выходу, и, когда они спускались по каменным ступеням, ведущим к церковной площади, Аделе сказала:

— Я бы охотно послушала вас. Сейчас время долгих вечеров, а я люблю слушать истории о далеких странах и незнакомых людях. Я еще никогда не выходила за стены нашего города.

Слова Аделе тронули зеркальщика, и он пообещал женщине с загадочными темными глазами при первой же возможности рассказать о далеком Константинополе и чуждой Венеции.

Едва Мельцер вновь прижился у себя на родине, как в двери его дома постучал посланник и принес известие, что архиепископ Фридрих желает говорить с зеркальщиком до того, как прозвонят к благодарственной молитве. Мельцер пообещал прийти.

У него было недоброе предчувствие, потому что, насколько он помнил, все его встречи со священниками, начиная от монахов и заканчивая папскими легатами, приносили сплошные неприятности. Архиепископ Фридрих был суровым человеком, он держал город в ежовых рукавицах, и ссориться с ним Мельцеру было нельзя. Поэтому зеркальщик оделся так, как приличествовало его положению, но без единого кусочка бархата на одеждах, что, казалось ему, было бы высокомерием с его стороны, и явился во дворец архиепископа за собором.

Величественное здание должно было внушать ужас чужаку, оказавшемуся в нем впервые. Холодная пустая лестница, на которую не падало ни единого лучика света, вела на верхний этаж.