Книга Зеркальщик - Филипп Ванденберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ответ его поразил меня как гром среди ясного неба.
— Не стану утверждать, была ли это венецианка, — сказал старик, — но недавно ко мне на виа Сант-Анастасия приходила лютнистка с черными локонами и интересовалась ценой на лютни из Кремоны. Когда я ответил, она пожаловалась, что у нее нет столько денег, но ей срочно нужен инструмент, потому что у нее украли лютню. Чтобы заработать денег, ей нужен новый инструмент. Замкнутый круг…
— И вы прогнали ее? — поинтересовался я.
— Нет, — ответил старик, — я дал ей лютню, а она оставила мне в залог золотой амулет. Я пообещал вернуть его, как только она оплатит инструмент.
Я почувствовал, как кровь запульсировала в моих жилах. Картины на церковных вратах померкли у меня перед глазами. Я не знал, что мне делать: говорить или нет. Я собрался с духом — вы знаете, как бывает, когда хочется что-то сказать, но не хватает мужества. Я понимал, что мой вопрос и ответ на него заставят меня ликовать или же печалиться. Наконец я преодолел себя и произнес:
— На амулете, который вам дали в залог, две переплетенные буквы «М» и «С», а над ними лист с розового куста?
— Вам знаком этот амулет? — спросил старик, делавший лютни. — Он точь-в-точь такой, как вы описали.
Я издал возглас ликования. От счастья я обнял старика, крепко прижав его к себе.
— Знаком ли мне амулет?! — воскликнул я вне себя от радости. — Это я подарил его ей, и она — та, кого я ищу.
Бородатый старик пристально поглядел на меня. Думаю, в тот миг он сомневался в моих словах, а мои объятия были ему неприятны. Но я не помнил себя от счастья и хотел обнять всех жителей Вероны. Я вспомнил слова монаха, который предсказал мне встречу с Симонеттой, если мы действительно предназначены друг другу. Стоило ли сомневаться?
— Сколько должна вам эта женщина? — спросил я старика.
— Двенадцать скудо, — ответил тот.
Я отдал ему названную сумму и сказал:
— Теперь она вам больше ничего не должна, и вы вернете ей амулет, как только она снова появится у вас.
Бородатый старик кивнул, по-прежнему ничего не понимая. А я попросил его сообщить лютнистке, как только она появится, что тот, от кого она получила этот амулет, находится на постоялом дворе на пьяцца Эрбе.
Я чувствовал себя как никогда прекрасно. Хоть я не мог быть уверенным в том, как Симонетта ко мне отнесется — ведь мы расстались в гневе друг на друга, моя уверенность в том, что она снова будет со мной, росла.
Глас рассердился, когда я сообщил ему, что придется продлить наше пребывание в Вероне. Наконец, после того как я пообещал ему при первой же возможности заняться его заданием, он подарил мне еще три дня. За это время, думал я, Симонетта обязательно найдется.
Я рано отправился спать, то есть улегся в это деревянное страшилище, о котором я вам уже рассказывал, с твердым намерением назавтра прочесать все трактиры на юге города, чтобы разыскать Симонетту. В мыслях я рисовал себе самые радужные картины. Сон смежил мне веки, и, счастливый, я уснул. Рано утром я услышал робкий стук в дверь и голос человека, который делал лютни. Я вскочил с постели и впустил его.
— Чужеземный господин, — смущенно начал старик, — я принес вам назад двенадцать скудо.
— Что это значит? — спросил я.
— Вчера, когда я пришел домой, жена сказала мне, что лютнистка выкупила свой амулет. Она была в сопровождении мужчины и очень торопилась. У дверей стоял экипаж.
— Куда они направились?! — в ужасе вскричал я. Старик развел руками и пожал плечами.
В моей жизни было не много ситуаций, толкавших меня на глупые поступки, и это была одна из них.
Словно сумасшедший, я схватил старика за воротник, обозвал его идиотом — и это было еще самое мягкое из слов, которыми я осыпал его. Я задушил бы его, если бы Глас, который вошел в комнату, привлеченный громкими криками, не оттащил меня от моей жертвы. Оглядываясь назад, я должен признать, что не стал в тот день убийцей исключительно благодаря Гласу, ведь иначе, вероятно, я кончил бы свои дни на пьяцца деи Синьории под мечом палача.
После этого происшествия Глас заставил меня все рассказать и пояснил мне, что моя страсть — это болезнь, и она способна уничтожить меня. Он предоставляет мне выбирать — либо я остаюсь в Вероне, либо завтра же уезжаю с ним на север.
— Я остаюсь! — упрямо сказал я и весь следующий день бесцельно бродил по Вероне, начиная ненавидеть этот город. Да, я ненавидел его мостовые и площади под моими ногами. Неуклюжие дворцы и фасады церквей были мне противны. Я в ярости плюнул и обиделся на весь мир.
На следующее утро я сел вместе с Гласом в повозку, которая должна была отвезти нас на север. Среди багажа было самое дорогое мое сокровище — буквы и инструменты. И когда повозка катилась мимо церкви Сан Зено и вдоль западной части города, я поклялся себе, что никогда больше не вернусь в Верону.
Несмотря на скромное количество жителей (шесть тысяч), Майнц — один из самых важных городов на Рейне. Им правит могущественный архиепископ, резиденция которого находится в близлежащем Эльтвилле. Иногда он приезжает в свой дворец в самом Майнце. Жители Майнца находятся с ним в постоянной вражде.
Майнц, город, где Мельцер родился, показался ему чужим. Некогда знакомые дома и улицы каким-то необъяснимым образом изменились. Они казались жалкими, маленькими и грязными, и даже собор, который зеркальщик некогда считал самым гордым творением архитектуры, предстал перед ним безыскусным и голым — по сравнению с соборами, которые попадались ему в Венеции и Константинополе. Казалось, мир становился меньше, чем больше Михель видел.
Раньше, когда Мельцер глядел на город с другого берега Рейна и видел острые шпили церквей, высокие фронтоны домов, огромные ворота в мощных городских стенах, он сомневался, есть ли на свете место прекраснее и величественнее, чем Майнц. Теперь же зеркальщик не решался сравнивать. Он знал, что Венеция в сорок раз больше Майнца, и даже города, встречавшиеся ему на пути домой, такие как Аугсбург и Ульм, насчитывали в четыре, а то и пять раз больше жителей, чем его родной город.
Мельцер вернулся в Майнц зажиточным человеком. По сравнению с земляками, находившимися в жалком положении, он был даже богат и, таким образом, мог в Женском переулке, который вел к площади Либфрауен, купить себе приличный дом, здание с семью окнами на фасаде и одним крытым балконом, за который жадные городские власти взимали особый налог. Дом в Женском переулке напоминал о печальном прошлом, поскольку чума, бушевавшая в Майнце двадцать пять недель, унесла с собой всех его жителей, и здание досталось магистрату. А тот в свою очередь был рад, что нашел покупателя, ведь в городе царили голод и нищета. За чумой последовало засушливое лето, и долги Майнца составляли почти четыре тысячи золотых дукатов — сумма, которую большинство жителей не могли себе даже представить.
