Книга Причуды богов - Елена Арсеньева

– Ты умрешь, – с расстановкою, будточитала приговор, изрекла Ванда, – ибо ты убила моего мужа!

– Еще одного? – не соображая, чтоговорит, пролепетала Юлия, и черная, злая судорога исказила лицо Ванды.

– Он был у меня один! Тот человек в Кракове –я все рассказала тебе о нем, только называла другое имя, – это был Адам!Мой муж был Адам Коханьский!

Юлия только и могла, что молча глядеть на нее.

– Ты, конечно, скажешь: как я могла любитьтакого негодяя? – ощерилась в ненавидящей усмешке Ванда. – Но ведь иты думала, что Зигмунд – негодяй, а все же любила его?! Помнишь, как сказалаЭльжбета: любить не за что, а вопреки? Вот так я любила Адама! Каков бы он нибыл, я любила его! Он был мой муж, но ты убила его, а потому ты умрешь!

– Это ошибка, – раздался в рокочущейтишине спокойный голос. – Адама убил я.

Юлия и Ванда враз повернулись – и замерли.

В дверях стоял Зигмунд.

Глава 28

Дар богов

Почему-то первым делом Юлия подумала: «Значит,дождь так и не пошел?» Белая сорочка Зигмунда была суха, и волосы не липли клицу, а сапоги покрыты пылью, а не грязью. И лишь потом она заметила, что мужее явился не в мундире, а полураздет, и ровная, красивая волна волос надо лбомразлохматилась, и сабля просто заткнута за пояс, без ножен, а самое главное – улевого плеча, там, где еще сегодня утром зияли губы Ванды, теперь была порванарубашка и покрыта чем-то ржавым… Кровью?!

Юлия только руки к нему протянула – говоритьне могла.

Вместо нее заговорила Ванда, нет –пробормотала, запинаясь от недоумения:

– Ты… жив?! Борони Боже!

– «Я трюфели запивал шампанским – Бог даст, ибуду запивать», как сказал поэт, – ответил Зигмунд ровным, по-всегдашнемучуть насмешливым голосом. Внешне он казался спокойным – только глаза выражалиеще не утихшую бурю. – Я понимаю, выставили бы против меня два эскадрона,а то двух каких-то наемных убийц, все преимущество которых было во внезапности!Кажется, пример Адама мог бы тебе показать, что меня и безоружного просто такне возьмешь.

– Бич того не може… [69] – прошипела Ванда, как бы не веряглазам своим, и Юлия, взглянувшая на нее, тихо ахнула, увидев, как вдругизменилось, почернело ее лицо, словно вместо крови желчь текла в ее жилах, а нето – яд. – Как ты нас нашел?!

– Мой маневр – искать и бить! – улыбнулсяЗигмунд. – Правда, нынче получилось не как у старика Багратиона: спервапришлось бить, потом искать. Твои люди, Ванда, легко развязали языки подстрахом смерти. Правда, я не ожидал, что застану здесь свою жену.

– А что, она третья лишняя? – усмехнуласьВанда. – Ну так прогони ее, а я оседлаю тебя… как нынче ночью, толькотеперь, надеюсь, ты сможешь меня порадовать не только красотой твоей, но имощью.

Мгновенная судорога прошла по лицу Зигмунда.

– Да… Утром я поверил было, что во сне я имелдело с одной из зловредных и похотливых кикимор, которые время от временинабрасываются на мужчин, пытаясь утолить свою нечистую похоть! Но я не зряпостоял за дверью, прежде чем войти сюда: услышал весь твой монолог. Надосказать, был он длинноват, однако я рад, что ты все рассказала моей жене, итеперь она перестанет думать, будто вышла замуж за негодяя. Думаю, в твоейискренности можно не сомневаться: предсмертная исповедь всегда искренна.

– Пред-смерт-ная? – с запинкой повторилаВанда. – Почему это – пред…

Она не договорила, и такое беспомощное,жалобное, невинное выражение взошло на ее лице, она так порывисто прижала рукик груди, слезы так безудержно хлынули из ее глаз, что Юлия содрогнулась от болив сердце, вновь увидев перед собой эти ласковые, отважные глаза Ванды, помогающейей взобраться на лошадь или вытаскивающей ее из подземелья, где, гогоча,наступал на Жалекачского «золотой гусь»… Но в тот же миг она вспомнила узкий,как лезвие, прищур этих глаз, когда она цеплялась за край плота, а течениеводило, утаскивало ее в глубину, – и только сокрушенно покачала головой,подавленная зрелищем этого лицемерия… лицедейства! И Зигмунд словно бы повторилвслух ее мысли:

– Я люблю комедию только на сцене. Я виделкровь, меня не тронут слезы.

Ванда провела по лицу скрюченными пальцами, акогда опустила руку, трагическая маска исчезла: циничная улыбка играла на еерумяных устах, но за решеткою ресниц билась тревога.

– Ты можешь хоть наизнанку вывернуться,Ванда, – равнодушно сказал Зигмунд. – Но дело твое гиблое. Гнилое!Твое – и всех мятежников. В настоящее время, как никогда, славно быть подданнымРоссии. Сейчас бы самый раз призвать сюда Дмитрия Донского, чтобы с трепетомсказать иноплеменным: «Языки, ведайте: велик российский Бог!» – в точности какв той трагедии, дай Бог памяти… да сие неважно! Победа наша, и всегда быланаша, и даже ты в этом не можешь сомневаться!

Юлия смотрела на него – и вся душа ее, всялюбовь сияла в этом взгляде. Лицо Зигмунда было прекрасно, весь облик излучалвеличавость и силу. И Ванда не сводила с него жадных, злых глаз… Но Юлия,знавшая ее, как никто, чувствовала: какая-то мысль бьется, мечется в этойхитрой голове, и эта мысль недобрая! Ей чудилось, что эхо новых страшныхзамыслов Ванды рокочет вокруг, а вовсе не гром, который вдали грохотал не умолкая…но никто уже не обращал на него внимания.

Юлия вдруг заметила, как нервно мечутся рукиВанды, беспокойно хватаясь за шелковые воланы, чуть не отрывая их. Такумирающие беспокойно ощупывают, «обирают» себя накануне последних содроганий. Иголос ее, когда она наконец заговорила, был хриплым и неровным, как уумирающей:

– А, вшистко едно… [70] – прошептала она. – Кажется, ивпрямь пришла пора подвести итог моей нестройной и бесплодной жизни.

Зигмунд тихонько хмыкнул, и Юлия несомневалась: он подумал то же, что и она: даже умирающим голосом Ванда норовитпрочесть новый монолог!

– Если мы победим одну армию, –продолжала она, – Россия выставит другую, третью… десятую и в конце концоввсе-таки покорит более слабых. Но когда гибнут все – нужно умирать вместе сними!

Она резко повернулась к окну, и вдруг порывветра подхватил створки и хлестнул ими о стены мельницы так, что полетелистекла. Ветер выл, гнул к земле деревья, рвал крышу, и куски старой черепицы сосвистом улетали прочь.

– Ванда из Могилы! – крикнула Ванда,воздев руки. – Жизнь мою отдам за их смерть! Мою жизнь!