Книга Детский сеанс. Долгая счастливая история белорусского игрового кино для детей - Мария Георгиевна Костюкович

наполнился символами с макабрической подкладкой, чья суть гадательна.

Речь о фильме «Огненный стрелок» 1994 года, где в медленном круизе по реке сверхъестественный Мальчик-чайка защищает свой мир от охотника Огненного Стрелка. В туманном аллегорическом сюжете можно угадать метафору жизни (плаванье на катере по реке, путь вниз по течению, который всегда похож на путь Гека Финна вниз по Миссисипи и путешествие на край ночи) и борьбы жизни со смертью. Борьба, родственная сражению добра со злом, впервые в белорусском детском кино ведется не против правителя-деспота, а против коммерсанта-охотника, который еще хуже, потому что одержим не властью, а жаждой наживы. Огненный Стрелок в исполнении Владимира Гостюхина целеустремлен и злобен, цель его – свести счеты с соперником. А кто соперник – непонятно.

Самый важный образ фильма не Охотник и не Мальчик-чайка, а катер, который плывет своим курсом, пока не попадает в пространство борьбы Огненного Стрелка и его невидимого соперника, Хозяина: Огненный Стрелок хитростью захватывает катер и направляет другим курсом. Характерный образ в сюжетах девяностых: взрослых заставляют быть взрослыми – Стрелок принуждает инфантильного капитана быть капитаном и следить за курсом корабля. Другой характерный образ: во всем проступает прошлое, и Мальчик-чайка заводит катер в туман, «который сохранил здесь все, как было десять лет назад». Это обескураживает капитана: «Но, уважаемый, мы же плыли, плыли, берег, речка – все это было». «Не знаю», – ответ Стрелка. Никто, кроме него, не понимает, что катер приплыл в прошлое. Мистический морок сгущается, а Огненный Стрелок безнадежно сражается с прошлым, но только сильнее запутывается в нем, и сюжет зарастает труднообъяснимыми сюрреалистическими образами, обнажая сновиденческую подкладку, хорошо забытое наследство шестидесятых.

В нагромождении пугающе абсурдных событий можно распознать сказочные мотивы, и к финалу фильм раскрывает свою сказочную основу, только она зыбка и затуманена мистическими знаками, и ясно одно: тех, кто был порабощен, освободили, того, кто порабощал, победили, и какое-то изначальное равновесие было восстановлено. Можно идти по поверхности фильма и сделать вывод, что это экологический сюжет о хрупком природном равновесии, которое нельзя нарушать. Но, кажется, говоря об этом, авторы больше сказали о страхе смерти и борьбе со временем. Огненный Стрелок пытается сначала одолеть, а потом хотя бы договориться со всемогущим началом. Причин не открывается – ясно только, что это давняя борьба. Десять лет, можно догадаться, Стрелок готовился к поединку с Хозяином, но все, что подготовил за это время,– ружье да неверная карта. Тем не менее он выходит на поиски Хозяина, которого невозможно найти, и даже умудряется прорваться в его обитель. А в таком ракурсе Мальчик-чайка становится стражем пещеры и всеми силами уводит Стрелка от скрытого сокровища. Так Стрелок, персонаж отрицательный, превращается в рядового сказочного героя, совершающего путь за сокровищем, брата обоих Иванов, дурака и царевича, Ясона, Гильгамеша, Карабаса Барабаса и других кладоискателей.

Если вспомнить невнятную реплику Мальчика-чайки в начале фильма, когда зрители еще не успевают сообразить, что происходит, – реплику о том, что в Стрелке время остановилось, а в нем течет, то упомянутый Гильгамеш может подсказать, за чем Стрелок идет к Хозяину: за временем. Гигантский маятник в его ледяной пещере невнятно указывает на близость к разгадке. Стрелок собирается взорвать пещеру, вывести из строя маятник и терпит поражение. Он хочет изменить ход вещей, а Мальчик-чайка охраняет его неизменность. Стрелок хочет получить сокровище, Мальчик-чайка мешает ему. Помните, так в киносказках Леонида Нечаева дети иногда сопротивлялись переменам, которых хотели взрослые персонажи, они оберегали незыблемость правил, устойчивый и постоянный детский мир сопротивлялся подвижному взрослому. Но здесь все немного сложнее. В сказках принято сочувствовать герою-путнику, но эта сказка рассказывается не героем, а стражем сокровища, и потому герой становится отрицательным: он идет не добывать сокровище, а отнимать его. О том, что сказка не об экологии, а о времени, говорит диалог девочек: «А ты еще растешь или уже..?» – «Не знаю». Девочка показывает ритуал, в котором можно узнать, растет ли она или уже то самое, опущенное в диалоге, – и дети радуются, исполнив ритуал и узнав, что еще растут.

Можно заметить, что в этой вывернутой наизнанку сказке пространство спаяно со временем: Мальчик-чайка заводит катер в места, где прошлое сохранилось нетронутым, а Стрелок хочет уничтожить время, взорвав пещеру. Путь по реке меняет день на вечер раньше установленных миром сроков. По совершенно сновиденческой или сказочной логике Стрелок проходит вереницу ловушек и даже символический темный лес, попадая в иной мир. В этой системе образов река уже не может быть никакой другой, кроме той, что течет из этого света на тот. И на новом витке переосмысления сказочных образов Мальчик-чайка становится стражем того света. Если к тому же вспомнить не самое очевидное символическое значение чайки – охранницы душ погибших в море – то Мальчик-чайка уже не сумеет отвертеться от своего загробного происхождения. На тот свет ходят за бессмертием, но Стрелок из тех неудачников, которым не удалось его добыть, поэтому и путь его выворачивается наизнанку и подчиняется абсурдистской логике. Вот и абсурдный диалог на туманном берегу:

«– Зима, что ли?

– Да, зима. Холодно.

– Антонина, брось своего козленка в речку, сразу потеплеет, дорогу домой найдем.

– А тебе не жалко его? Что ты говоришь такое?

– А чё мне его жалко? Всем же тепло будет».

Так время от времени персонажи дают понять зрителю – зрителю сновидения – что все происходящее сон. Пока плывут, льет дождь после убийства чаек (убийство птицы вызывает дождь – так утверждается в фильме согласно живучему детскому поверью), и странный персонаж, нагнетая абсурдное настроение жуткого сновидения, читает детскую считалку и жутковатого «Вилибрюда» Ильи Сельвинского, как заклинание против дождя. Он становится важным героем на пути Стрелка: предсказывает ему будущее, повторяя строку о горбике. Стрелок обрывает его, но предсказание, никем не понятое как предсказание, уже произнесено – и когда Стрелок попадает в пещеру, у него вырастает горб. Значит, и пассажиры катера – не заложники Стрелка, а посланники с предостережениями.

Словом, под оболочкой невразумительной экологической сказки спрятан вечный сюжет о поиске бессмертия и путешествии на тот свет с плохим для путника исходом. Это фильм, как всякий фильм девяностых, проговаривает еще и страх перемен: Стрелок говорит о себе «Я восторг, я сила», и ищет новое, и направляет к цели катер, плывущий бесцельно. Только путь оказывается жуток, а против Стрелка встает вся мировая сила и восстанавливает равновесие. Остальное назовем сновидением, мистическим, пугающим, единственным сновидением, на которое отважился белорусский кинематограф после первых сновидений шестидесятников – фильмов «Через кладбище», «Письма к живым» и «Восточный коридор». Эта фантасмагорическая сказка может показаться и сном