Книга Жаждущие престола - Валентин Пронин

Делагарди прислал своего лекаря. Тот велел давать больному парное молоко. Казалось, наступило облегчение, но потом страдания его вернулись. Умирал Скопин тяжко. Дошло до того, что не мог жалеть-отвечать жене Аннушке. Побелевшими губами призывал смерть.

Как огонь в сухое лето, вспыхнула, стала распространяться по Москве весть: «Скопина Михайлу отравила Митрия Шуйского жена. Помирает в муках. Отходит».

Народ гудел, переговариваясь:

– Зависть это Митьки Шуйского к нашему герою. Подослал жену-суку. Малютинское отродье, палачиха, отравительница.

– Ах, погани неблагодарные, мрази Шуйские. До того освирепели, что своего жа князя от злобы извели.

– Убить ее, суку! – закричал вдруг ратник один, подвыпивши. – Не дают жить на Москве светлому человеку! Как появится такой, сразу бояре нож точить спешат. Избавиться чтоб.

– Небось по приказу самого царя Васьки… – рассуждал купец на торгу. – Испугался, что народ Михайлу царем поставит вместо него, старого козла…

И едва разнеслась весть, что князь Михайла Скопин преставился, толпа с дрекольем бросилась к дому Дмитрия Шуйского. Хотели разнести все подворье и всех покончать – самого Митьку и жену-отравительницу. Царь прислал роту стрельцов с алебардами, толпу разогнали. Немцы-охранники стреляли из мушкетов в небо, чтобы народ распугать.

Ругаясь черно, матерно, проклиная царскую семью, бояр-завистников, предавших Москву и отчину полякам, разбрелись москвитяне в великой скорби и сожалении. Эх, Русь, Москва-матушка, как явится у тебя доблестный сын, нестяжатель, не хапужник, не изменник, так клубок пауков мохнатых, ядовитых, смерть ему изыскать бросается. И так всегда, во все веки – либо сами изведут, либо инородцев подкупят.

А дворня Дмитрия Шуйского изловила ночью троих: Федьку, верного слугу Скопина, старшего конюха Скопиных, чернобородого богатыря Ивана Китошева да Фому Кравкова, ближнего человека покойного князя, при нем исполнявшего многие обязанности бытовые и военные. Двое были с ножами, один с топором. Явно хотели убить хозяина и хозяйку, да не повезло. Дворня по текущим событиям была хозяином накручена и не дремала. Изловили злодеев.

Утром в Кремль с жалобой прискакал верхом Дмитрий Шуйский и прямо к царю Василию Ивановичу: так, мол, и так – убить хотели.

Василий Иванович выслушал, кликнул начальника правежа, приказал: всем злоумыслителям по сто батогов. Когда очухаются (если очухаются): холопов Скопинских вернуть хозяйке, матери покойного. Фому Кравкова – из детей боярских, – направить в пехотный полк, где он ранее и пребывал.

– Казнить бы… – жалобно попросил Дмитрий Иванович. – Убить ведь хотели.

– За что казнить? – холодно взглянув на брата, спросил царь. – Холопы злоумыслили из любви к своему господину, такое поощрять надо. А Кравков служил под его началом. Между прочего, с его помощью при замятне с Болотниковым, от его выдумки с затоплением Тулы, воров вынудили сдаться. Так что – все по справедливости. Иди, Митяй.

Похороны Скопину-Шуйскому устроили тожественные, прямо царские. Положили в гробу золоченом в Архангельском соборе, где до того хоронили только коронованных царей и цариц. Царь Василий Иванович, по виду искренне заливался слезами. Мать Скопина смотрела на него, не мигая, как каменная. Жена Анна билась и выла жутким неподобающим княгине воем. Едва брат ее родной Семен Головин уволок молодую вдову, затолкал в каптану, увез.

Те из более простых людей – не бояре-думцы, не начальники приказов, а стрелецкие головы, пятидесятники, десятники, челядь всякая кремлевская, купцы, золотодельные мастера и прочие, кому удалось проститься… подходили, крестясь, становились истово на колени либо поясные поклоны били… Вытирая слезы, не глядя на царя Шуйского, хмуро, иные зло скосоротясь, уходили.

Дерзко по отношению к раскисшему от слезливости Василию Ивановичу вели себя многие люди, а черный народ на Красной площади, на Торгу, у Покровского собора, у Обыденной церкви рыдал, рвал на грудях однорядки, ругался черными, мстительными словами:

– Ну, погодите, Шуйские… Ну, поглядим, как откликнется вам злодейство ваше… Впереди еще ваше мучение и наказание Господне… Поплачете, что Михайлу Васильича извели… Да только поздно будет, господа бояре…

Накалилась Москва, но слишком измучена была «тушинской» осадой. Не взорвалась. Чадила только беспощадными словами… Если замечали где-нибудь послуха царского из пытошного разряда убивали сразу, не боясь, не скрываясь. А юродивая то появлялась, то исчезала на папертях московских церквей, нараспев говорила людям: «Апосля Васьки Шуйского царь-то на Москве станет вьюнош молоденький Михаил. Так тому и быть».

Узнав о прорицании юродивой, Василий Иванович совсем потемнел лицом и сделалось ему дурно. А брат его Дмитрий начал страдать беспрестанной икотой, которую унимать удавалось лекарям не без труда.

В отведенных шведскому начальству хоромах Якоб Делагарди напился, как последний беспутный рейтар, и орал хрипло Эверту Горну:

– Я ему говорил… Уходим под Смоленск. Торопись! Скорей собирайся! Эти грязные подлецы что-нибудь придумают для тебя, Михайль! Не тяни время! Перестань ездить на пиры, переешь-перепьешь… – И дальше – будто железо якорной цепи при подъеме, скрежещущая брань.

– Да, правильно, – хладнокровно поддакивал суровый Горн. – Хорошо бы войти с наточенными мечами – отрубить головы, выпустить кишки, разбросать по углам руки и ноги… Но, Якоб, мы в чужой стране. Нам платят за воинское умение. Успокойся. У шведского короля своих мерзавцев хватает.

Место Скопина в войске занял Дмитрий Шуйский.

Разговаривая с ним по поводу передвижения воинских частей, Делагарди кривил рот и поворачивался к переводчику, словно по-русски не знал ни слова.

Швеция слала в Московию новые подкрепления. Делагарди и Горн были лучшие полководцы Карла IX. При них находилось до десяти тысяч солдат.

С наступлением летних дней, после многих хлопот царских военачальников, удалось собрать дворянское ополчение. Численность московского войска дотянула до тридцати тысяч человек. Воевода Валуев освободил с шеститысячной дружиной Можайск. Затем он прошел по Смоленской дороге и выстроил острог, укрепив его пушками и дожидаясь подхода главных сил. Навстречу русскому войску Сигизмунд послал коронного гетмана Жолкевского.

Польская разведка донесла Жолкевскому о разделении русско-шведского войска. Гетман решил упредить наступление союзников к Смоленску. Он двинул польские отряды к Валуеву. После упорного боя окружил его и заставил запереться в остроге.

Шуйский и Делагарди выступили на помощь Валуеву. На другой день союзники намеривались атаковать поляков. Острог, в котором находился Валуев со своими ратниками, был всего в двенадцати верстах.

Казалось бы, значительно превосходя поляков по численности, русско-шведская армия должна была смять отряды Жолкевского. Но гетману удалось пополнить свое воинство за счет «тушинцев». К нему присоединились внезапно донцы атамана Заруцкого и ратники старого изменника Салтыкова. Тогда гетман, оставив пехоту у валуевского острога, вышел с кавалерией к селу Клушину.