Книга В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Анна Уайтлок

В речи, которая стала для нее определяющей, Елизавета снова противопоставила свой женский пол и мужскую отвагу: «Хотя у меня тело слабой и хрупкой женщины, у меня сердце и выдержка короля, к тому же короля Англии, – и я выражаю решительное презрение к тому, что Парма [герцог Пармский, который должен был вторгнуться из Нидерландов] или любой другой европейский правитель посмеет вторгнуться в пределы моих владений».[1021]

Елизавета отождествляла свое девственное, целомудренное тело со своим неприкосновенным островным государством. Подобно тому, что она как лицо физическое хранила чистоту и непорочность, такие же качества характеризовали ее и как лицо юридическое, способное противостоять любой агрессии. Елизавета пробыла в Тилбери до 10 августа, после чего вернулась в Сент-Джеймсский дворец.

В конце концов Непобедимую армаду Филиппа II победили сочетание английской погоды – шторма и неблагоприятные ветра – и искусства моряков под командованием лорд-адмирала барона Говарда. Испанский флот вынужден был рассредоточиться после атаки брандеров, а на рассвете следующего дня у Гравлина состоялось решающее сражение. Остатки Армады вынуждены были отступить на север, к Шотландии, откуда, побитые штормами и в отсутствие припасов, с трудом отплыли назад, в Испанию.

* * *

В конце августа декан собора Святого Павла официально объявил о поражении Армады, хотя за этим последовали несколько недель неопределенности и опасений того, что испанский флот вернется. Как писал Марко Антонио Мицеа, генуэзец, живший в Лондоне, «мы пребываем в такой тревоге и в таком ужасе, что нет признаков радости среди советников по поводу одержанных ими побед. Они больше похожи на людей, которые несут тяжкое бремя».[1022]Даже Елизавету совет убедил не появляться на благодарственном молебне в соборе Святого Павла «из опасений, что в нее могут выстрелить из аркебузы».[1023]

До конца года главному придворному художнику Джорджу Гауэру было поручено нарисовать огромный портрет, прославляющий победу Англии над испанской Армадой.[1024]Елизавета изображена между двумя сценами: на одной английские брандеры сеют хаос среди кораблей испанского флота, на другой последние испанские суда с трудом уплывают домой. Фигура королевы, которая олицетворяет скорее не ее саму, но суверенитет страны, занимает почти весь холст: она изображена в тяжелом, величественном платье, с широкими рукавами, расшитыми жемчугом, и бархатной юбкой. Большой плоеный воротник и отделанный драгоценностями головной убор обрамляют гладкое, лишенное признаков возраста лицо Елизаветы. В левой руке она держит перо, правая лежит на глобусе, и ее заостренные на концах белые пальцы указывают на Америку. К 1588 г. уже была основана колония Виргиния, положившая начало империи в Новом Свете. У правого локтя Елизаветы покоится имперская корона. Елизавета олицетворяет солнце, которое побеждает силы тьмы. Кружевная лента с большим кольцом помещена на том месте, где у мужчины-монарха находился бы гульфик, и с него свисает большая жемчужная подвеска в форме капли. Жемчуг символизирует непорочность королевы; он как бы охраняет ее нерушимые границы как лица физического и юридического. Хрупкая, женственная фигура Елизаветы заключена в броню и мощь, символизирующие государство. Проводится прямая связь между добродетельностью и целомудрием Елизаветы и растущей мощью Английского государства, силы и целостности Англии как юридического лица, зависящих от силы и нерушимости королевы как лица физического.[1025]

Глава 44

Забаррикадирована изнутри

26 августа 1588 года Роберт Деверо, молодой 2-й граф Эссекс, поставил в Уайтхолле военное обозрение в честь победы над испанской Армадой. Королева смотрела представление из окна дворца, сидя рядом с Робертом Дадли, отчимом Эссекса. Дадли, вернувший расположение королевы, регулярно обедал с Елизаветой в ее внутренних покоях.[1026]Через несколько дней Дадли покинул двор и уехал в Кенилуорт, а оттуда – на целебные источники в Бакстон, в надежде, что воды восстановят его угасающее здоровье. Утром в четверг 29 августа он написал Елизавете из Райкота в Оксфордшире: «Нижайше прошу ваше величество простить бедного старого слугу за дерзость – я осведомляюсь о том, как поживает моя милостивая госпожа и наступило ли облегчение ее недавним болям, ибо превыше всего на свете я молюсь за ее здоровье и долголетие. Что же касается моего слабого здоровья, я продолжаю принимать ваше лекарство, и оно лечит меня лучше, чем все, что мне дают. В надежде обрести идеальное здоровье в купальне, продолжая, как всегда, молиться за счастливое сохранение вашего величества, смиренно припадаю к вашим ногам».[1027]

Проехав еще несколько миль, Дадли почувствовал себя хуже и вынужден был искать убежища в охотничьем домике Корнбери-Хаус в лесу Уичвуд в Оксфордшире. Он страдал от «продолжительной лихорадки» и «болей в желудке». В четыре часа утра 4 сентября он умер, возможно от приступа малярии, в возрасте пятидесяти шести лет. Его жена, Леттис, была с ним, когда он умер, хотя смерть Дадли никак не смягчила враждебность Елизаветы по отношению к ней.

Хотя при дворе продолжали праздновать победу над испанской Армадой, Елизавета удалилась в свою опочивальню в Сент-Джеймсском дворце, заперлась и прогнала камер-фрейлин, чтобы горевать одной. Она потеряла свою самую большую любовь, мужчину, с которым она вместе выросла, который внушил ей сильную страсть, которого она обожала. По сообщению испанского агента, королева оставалась в своей опочивальне и отказывалась говорить с кем бы то ни было «в течение нескольких дней», а встревоженные фрейлины и советники толпились снаружи.[1028]Уолсингем сокрушался, что не может заниматься государственными делами, поскольку королева, «заявив, что она никого к себе не допустит, очень горевала из-за смерти главного камергера».[1029]Наконец, по мере того как росло беспокойство за состояние королевы, Сесил приказал взломать двери в ее опочивальню. Елизавета поняла, что пора вернуться к своим обязанностям; она встала с постели, впустила фрейлин и велела им подготовить себя к выходу.