Книга Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев

Несколько караульных патрулировали вокруг здания Сыскного приказа. Один охранник занимал пост у архива, другой — у застенка напротив нужника (следил, чтобы «кто из колодников в нужник утечки не учинил»), третий — возле ворот на Москворецкую улицу.

Но тщательнее всего охранялся Большой острог: солдаты стояли по одному у дверей каждой казармы и с каждой стороны Большого острога и двое при входе в острог. По инструкции часовые должны были стоять с ружьями с примкнутыми штыками и следить, чтобы посторонние не подходили к острогу и не разговаривали с колодниками. Каждую смену обер-офицер должен был ставить солдат на разные посты, «ибо оные бессменные караульные познаются с колодниками»[556].

Осенью 1741 года на территории Сыскного приказа и Большого острога оброчный крестьянин Ефстифий Федоров поставил десять деревянных будок для караульных[557]. Однако этого было недостаточно, чтобы солдаты могли укрыться во время непогоды. 24 июля 1750-го подпоручик Суздальского батальона Иван Макаров в рапорте докладывал: «…при карауле в Сыскном приказе для содержания колодников находится разных батальонов солдат девяносто два да московского шквадрона драгун четырнадцать человек. А во время бываемого дождя оные солдаты и драгуны за неимением удобных для караула мест, кроме будок, претерпевают немалую от мокроты нужду, а паче ружей и амуничных вещей для сохранения и класть негде. А обер-офицерский покой и состоящая в Большом остроге покаянная изба, где караул бывает же, все погнили и развалились, и быть в них караульным солдатам никак не возможно»[558].

Каждый вечер офицеры должны были проводить перекличку. По инструкции полагалось «по полуночи в зимнее время в пятом часу, а в летнее время в седьмом часу, как свет будет, те ключи (от острогов и тюрем. — Е.А.) обер-офицеру брать и колодничий список, идти в остроги и перекликать ему, обер-офицеру караульному, все ли колодники, и потом уж их осматривать, нет ли у них ножей и инструментов каких»[559]. О том, как на практике происходила такая ежедневная перекличка, мы знаем благодаря одному происшествию октября 1742 года, которое в совместном доношении описали караульный прапорщик Иван Пирогов, дневальный канцелярист Осип Бровкин, подканцелярист Дмитрий Аверкиев, каптенармус Афанасий Доброхотов, «солдат за писаря» Семен Тюремный, староста Алексей Попов и караульные солдаты Петр Емельянов, Антон Печенин, Егор Левин: «…сего октября 29 дня по полудни в 4 часу во время переклички колодников в Большом остроге в первой казарме, как вошли мы в острог и стали перекликать первую казарму, и во время той переклички посаженный в том остроге князь Шейдяков правящего сержан[т]скую должность Петра Дарановского, который был при той перекличке, бранил матерно всячески, и при том говорил ему, Дарановскому, что он… ходил на экзекуции смертельных колодников во обрестованной ево шпаге. На что оной Дарановский объявил ему шпагу, которая была на нем, Дарановском, и сказал ему, Шейдякову, что у него имеется шпага своя. И означенной князь Шейдяков сказал, что тою шпагу дал ему черт, а потом в том остроге Шейдяков бросился на него, Дарановского, и, ухватя за горло, давил. И в то время его, Дарановского, у оного князя солдаты и содержащиеся колодники отняли. А потом оный князь Шейдяков в той же первой казарме ухватил его, Дарановского, вторично за горло и изорвал на нем, Дарановском, рубаху и сертук, и в той же казарме караульные солдаты и колодники его отняли. А потом, как оный Дарановский из той казармы вышел, и оный Шейдяков, выбежав в тот острог, ухватил его, Дарановского, за ворот же, и как у него… стали караульные салдаты того Дарановского отнимать, и в то время оной князь Шейдяков кричал, что есть за ним, князем Шейдяковым, и за показанным Дарановским Ея Императорского Величества слово и дело»[560].

Еще одно описание ежевечерней переклички колодников Сыскного приказа мы находим в другом «секретном деле». В рапорте от 13 октября 1747 года секретарь Сергей Попов так описал этот инцидент: «…сего октября 12 дня во оном Сыскном приказе имелось быть мое, Сергея Попова, держурство. И… для пересмотру и переклички содержащихся в Сыскном приказе во всех казармах колодников… ходил я, Попов… И как вошли в Большой острог, при том были подпрапорщик Павел Тюпин, за писаря гренадер Алексей Бутрюмов, с салдаты Иваном Карповым, Антоном Шабалиным и другими да з дневальным канцеляристом Иваном Фоминым, и в том остроге, по перекличке первой казармы, велено выходить колодникам из второй казармы на двор. И как вышли, то той казармы колодничья старосту Ермила Дьякова спрашивал: „Все ль колодники вышли и не имеется ли кого из колодников больных?“ И тот староста объявил, что из тех колодников якобы больных человек с семь. И для уверения, что оные подлинно ль больны, входил в ту казарму, и как взошел, то оные колодники явились никто не болен, точию что из них некоторые весьма пьяные. И за то показанного старосту за неправое ево объявление велел высечь плетьми. Да ис тех же пьяных колодников Ивана Квасникова за ослушание, что не идет из казармы, велел было взять салдатам, которого караульные салдаты с немалым криком и дракою едва на двор вывели, понеже явился весьма пьян. И как за то ево шумство и за драку с салдатами велел было посечь плетьми, то… оной Квасников сказывал за собою, что за ним слово и дело»[561].

После переклички двери тюремных казарм запирались, а ключи клались в специальный мешочек, запечатывались и сдавались в секретарскую палату под охрану часового. Если во время переклички обнаруживалось чье-то отсутствие, караульный офицер бил тревогу: тюремный староста должен был доложить, когда и куда отлучался колодник. 1 июня 1747 года прапорщик Фаддей Быханов рапортовал: «…сего мая 29 дня по перекличке колодников и по запирании казарм не явилось в Большом остроге колодника Никиты Мельникова, а по объявлению тюремного старосты Алексея Семенова оной Мельников был взят вверх по полуночи в 9-м часу повытчиком Иваном Архиповым без ведома моего и отпущен он, Мельников, им, Архиповым, за которым по приказу ево, Архипова, капрал Федор Золотой послал солдата Григория Мокрицына, токмо оной капрал о том отпуске мне не объявил»[562].

По инструкции 1748 года в каждой казарме, кроме женской, на ночь следовало запирать двух караульных солдат, у которых забирались ружья, шпаги и ножи (им позволялось иметь при себе только шелепы). Они должны были следить, чтобы в тюрьмах не было «крику, и драки, и пьянства, и других непорядков, в карты, в кости, и во всякую зернь отнюдь их, колодников, играть не допускать и шеляпами их смирять, а по утру о тех непорядках, которые происходят от колодников, объявлять»[563]. В поддержании порядка им должны были помогать колодничьи старосты.