Книга Все хорошо - Мона Авад

успокаивается.

В зале негромко хлопают.

– О, ты взяла ее, отлично, – говорит кто-то.

Я оборачиваюсь. Пол. Не Хьюго. Пол. Настоящий Пол. Золотисто-рыжие, как чешуя золотой рыбки, волосы блестят в свете софитов. Поднявшись на сцену, он направляется ко мне. И улыбается. В руках у него свежий букет цветов. И смотрит он на меня так, словно я все еще принадлежу ему, словно никогда его не обижала, не уходила прочь из этого дома. Словно я не потерялась в густой тьме, не разминулась с этой жизнью. Я все еще живу здесь. В доме, который после всех этих лет больше не узнаю. В нашем доме. За ним простирается сад, где я выращиваю розы, сирень и ирисы, мой личный готический садик с кизиловыми и вишневыми деревьями. По вечерам мы сидим в их прохладной тени. Сидим и любуемся, как растет и цветет все, что мы сами взрастили.

– Золотая рыбка, – говорю я.

Этот человек не может быть Полом. Но это он. От него пахнет свежим хлебом. И домом.

– Прости, принцесса, – улыбается Пол. – Я был в саду. Обычно она не заливается так отчаянно, правда, Элли?

Элли. Я разглядываю плачущую и сучащую ножками малышку. Руки у меня дрожат. Ладони взмокли от пота.

Пол улыбается нам. Глаза его светятся любовью. Он строит девочке забавную рожицу, и она хохочет. Смеется и Пол. И я тоже смеюсь, хотя по щекам у меня катятся слезы. Боже. Боже, что происходит?

Пол гладит меня по спине. Сон, сладкий сон. Это не может быть явью. Но его рука такая теплая, знакомая и настоящая. Тени рассеиваются, уходит тяжесть, которую я до сих пор даже не замечала. Душа поет. Сердце снова полно любовью. Ноги, словно цветы, утопают в мягкой земле.

– Наверное, вспомнила, что у мамы сегодня важная премьера? – говорит Пол, глядя на плачущую у меня в руках малышку. Ее глаза похожи сразу на мои и на его. И форма губ тоже.

«У мамы сегодня премьера. У мамы».

Зрители охают.

Пол улыбается. И в груди у меня ширится какое-то незнакомое чувство. Сцена под ногами делается все мягче и мягче. Голубой свет софита жжет лицо. Малышка с каждой минутой кажется тяжелее. Все громче плачет, все сильнее крутится, и я боюсь, что вот-вот выроню ее из дрожащих рук. В последний момент Пол успевает выхватить ее у меня. И она тут же замолкает.

– Не волнуйся, Элли, – приговаривает он. – Твоя мама – прирожденная актриса. Сегодня она будет блистать на сцене. Всех затмит. Как и всегда.

Он улыбается мне так тепло, что я сразу же понимаю – никакого мрака из нашей былой жизни в этой версии не было. Он сюда не пробрался, никогда не стучал в эту дверь.

– И роль она знает как свои пять пальцев, верно? – продолжает Пол. – Мы с ней и познакомились в театре. В Эдинбурге, она играла Елену, а я увидел ее на сцене. Подумать только, ведь я в тот вечер даже на спектакль идти не хотел. Что это, как не судьба? Она тогда всех очаровала. И меня покорила. С того дня я и околдован.

Он смотрит на меня и улыбается. Но вдруг хмурит брови.

– Подожди-ка, а как же твое платье? Нужно одеть тебя, Принцесса. Все-таки у тебя сегодня важная премьера.

Он отдает мне Элли. И она тычется носиком мне в плечо. Пол снимает с подлокотника кресла алую скатерть, набрасывает ее на меня, как плащ, а уголки завязывает на плече, так что получается тога. Я в детстве так делала, мастерила себе костюм из маминой скатерти. Разве я ему об этом рассказывала?

Чуть отстранившись, он любуется моим одеянием. Его руки по-прежнему лежат у меня на плечах. Такие теплые. А глаза – добрые.

Зрители сидят, затаив дыхание.

– Чего-то не хватает, – наконец, заключает Пол. И выдергивает розу из стоящей на журнальном столике корзинки с цветами. – Принцесса, в твоем готическом садике уже все розы распустились. Только посмотри.

Пол кивает на бутафорское окно, залитое фальшивым голубым светом. За ним виден грубо намалеванный на куске фанеры сад. Спутанные зеленые завитки, испещренные красными, фиолетовыми и синими пятнами.

– Видишь? – спрашивает он.

– Вижу.

– Красиво, правда?

– Правда.

Пол втыкает розу мне в волосы.

– Идеально. Ты будешь восхитительной Еленой.

Он улыбается. А потом целует мне руку. Его губы касаются моей кожи. А я-то боялась, что никогда больше этого не почувствую.

Вдруг в глубине сцены загорается еще один софит. И я вижу за спиной у Пола Грейс. Она стоит босиком в дальнем углу гостиной среди растущих на полу цветов.

– Грейс! – вскрикиваю я. – Боже, Грейс, это ты? Ты жива! Ты очнулась!

Но она не отвечает. Просто стоит в траве и смотрит на меня. На ней голубой медицинский халат. Лицо бледное, измученное. Руки бессильно опущены. Стоит и смотрит на меня темными ввалившимися глазами.

Элли начинает ерзать у меня в руках. Взглянув на Пола, я вижу, что он все так же безмятежно улыбается, как будто ничего не видел и не слышал. Грейс он не замечает. Ведет себя так, будто нас здесь только трое. Я, он и Элли – среди цветов.

– Все в порядке, принцесса?

Пол подходит ближе. Кладет мне руку на щеку. И чем нежнее он гладит меня по лицу, тем чаще начинает дышать Грейс. Краем глаза я вижу, как вздымается и опадает ее грудная клетка. Как будто чем ближе я к Полу и Элли, тем хуже ей становится.

Закрываю глаза. «Нет. Нет, этого не может быть». А открыв, снова вижу улыбающегося Пола и лежащую у меня на руках Элли. Но Грейс тоже никуда не исчезла. По-прежнему стоит в углу и смотрит на меня. Дрожит всем телом и прерывисто дышит.

– О, только посмотри на себя, – говорит Пол, – ты нервничаешь, принцесса. Тебя трясет. Может, порепетируем еще разок? На дорожку?

Зрители радостно хлопают и понукают нас воплями.

– Пробежимся еще раз по последней сцене? Той, где Елена воскресает из мертвых? А Бертрам влюбляется в нее? Знаю, как ты ее любишь, – говорит Пол. – И мне она нравится.

Смотрю на Грейс. Она еще сильнее побледнела, а когда Пол целует мне руку, у нее перехватывает дыхание. Снова чувствую на коже его губы. И Элли прижимается щечкой к моему плечу. Обнимает меня своей крошечной ручкой.

– Я правда ее люблю, – отвечаю я, отвернувшись от Грейс.

В зале бурно аплодируют.

– Я почитаю за Бертрама и за Короля, – с улыбкой говорит Пол. – Итак, я только что узнал, что