Книга Все хорошо - Мона Авад

ей реальный повод поныть, договорились?

– Нет, – трясу я головой. – Пожалуйста, не надо.

Но меня не слышат. Мужчины разговаривают только друг с другом. Один из них – доктор Ренье? доктор Харпер? – уже приготовил иглу. Такую огромную, какой я в жизни не видела. С кончика ее в потолок выстреливают капельки жидкости.

– Нет! Что вы с ней делаете? Перестаньте! Кто-нибудь, остановите его!

Но никто его не останавливает. Он втыкает иглу в тело женщины, и я бросаюсь к сцене.

– Никогда, – тем временем приговаривает доктор. – Я бы никогда. Никогда…

– И я бы ни за что, – встревает другой, – если бы только знал…

– Я бы все отменил, – поддакивает третий. – Все бы отменил, если бы только знал как.

– И я, и я.

– Я бы никогда так не поступил.

– Никогда, ни за что.

И вдруг оно возвращается. Впервые за долгое время. То знакомое яркое пламя. Языки его несутся вниз по моим бедрам. И нервы орут от боли. Я вскрикиваю – и в тот же миг вскрикивает и пристегнутая к столу женщина на сцене.

Зрители аплодируют. Доктор Ренье скромно кланяется.

Внезапно я падаю. Прямо в проходе. И вижу перед собой притоптывающие по полу черные кожаные ботинки. Не могу заставить себя поднять голову, взглянуть их хозяину в лицо и определить, кто из троицы передо мной. Они ведь только что сидели в заднем ряду, у меня за спиной, разве нет? А теперь сместились сюда, вперед. Аплодируют. И смеются.

«Мы просто хотим посмотреть хорошее представление, мисс Фитч».

Нет.

Я с трудом поднимаюсь на ноги. Зал охает. Кое-как распрямляюсь и начинаю ковылять к сцене, ко все плотнее сжимающемуся вокруг женщины, вокруг меня, кольцу мужчин.

– Я бы никогда, – напевают они. – Никогда, ни за что.

Они же сейчас убьют ее. Нужно спешить, остановить их, но я еле ползу. Сильно хромаю. Скорее бы добраться до сцены, где двое мужчин вот-вот разрежут мою ногу на куски. В бедро снова втыкаются вилы. Три отметины. Кости орут от боли, заставляя меня разевать рот.

– Как бы я хотел все отменить, – поют мужчины. – Отменил бы все, если бы знал как.

– И я, и я.

Из легких вышибает воздух. Нога каменеет. Я снова падаю на пол. И на этот раз встать уже не могу. Если бы только мне удалось добраться до сцены. Если бы удалось спасти ее от них. Опираясь на руки, я ползу вперед. Ползу к алым огням, к кружку мужчин, которые, распевая, мучают несчастную женщину. Хочется что-то сказать, выкрикнуть, но горло сдавило. В висках пульсирует кровь.

В зале яростно аплодируют.

– Помогите, – шепчу я.

Но никто не бросается ко мне. Все только хлопают. Женщина на столе обмякла. Потеряла надежду. Сдалась. Ее нога свешивается с края. Омертвелая. И я это чувствую. Мужчины хлопают друг друга по плечу и тоже аплодируют. Отлично потрудились.

А зрители смотрят на меня, ползущую по полу, и смеются. Притоптывают ногами. Черными остроносыми кожаными ботинками. От их топота, от хлопков у меня все тело трясется. И тут софиты снова гаснут.

* * *

Я смотрю в темноту. Как здесь теперь черно, как тихо. И боль ушла. Ничего не осталось. Стоит кромешная тьма. Нет, не кромешная. Откуда-то все же исходит мягкое мерцание. Бледно-голубое, как свет разгорающегося утра или гаснущего дня. «Как красиво», – думаю я. Но мне страшно. Чего я боюсь? Сцена подо мной мягкая, как трава. Цепляюсь пальцами за какие-то крошечные клинки. Повсюду пахнет цветами. И запах этот сладкий, как сама весна. Гиацинты. Сирень. Так лучше. Намного лучше. Цветы. Мягкая сцена. Голубоватый свет. Где я? Все еще здесь. Чувствую, как дышат в темноте зрители. И смотрят на меня. Страх все острее. Что дальше? Беги! Надо бы снова попытаться удрать. Выбраться отсюда. Позвать кого-нибудь. Привести помощь. Найти Грейс. Но могу ли я бегать? Не сломали ли меня те мужчины? Пытаюсь осторожно поджать пальцы ног. Потом легонько двигаю ступнями. Поднимаюсь на ноги – и это оказывается так легко, что я едва не рыдаю от радости и облегчения. Со мной все в порядке! Слава богу, слава богу, слава богу! Только никто не хлопает. Странно… В зале повисла мертвая тишина. Зрители ждут.

«Беги! Беги прочь из театра и никогда не возвращайся».

Но что-то удерживает меня здесь – то ли сладкий запах цветов, то ли мягкий голубой свет. Ничто не мешает мне удрать, но я не делаю этого. Стою на месте, на мягкой, окутанной мглой сцене, и вдыхаю запах цветов. Я могла бы дышать им вечно.

А потом я вдруг слышу детский плач. И отзвуки колыбельной. Что? Откуда это? Вспыхивает голубой прожектор, и я вижу в центре сцены детскую кроватку. Стоит там, одна-одинешенька. Скорее туда! Нужно убедиться, что все в порядке. Нельзя же бросить ее тут, среди этих животных. Я спешу к ней, к стоящей посреди сцены колыбельке. Заглядываю внутрь и вижу плачущего младенца. Малышка сучит в воздухе крошечными ножками и ручками.

– Это же настоящий ребенок, – говорю я.

В зале раздаются негромкие аплодисменты.

– Чья она? – спрашиваю я у зрителей. – Откуда здесь взялся ребенок?

Все смеются. А малышка плачет все громче.

Я беру ее на руки. И она тут же замолкает. Разглядываю ее, а она смотрит на меня. Пухлые щечки. Ясные глазки. Смутно знакомые черты лица. А мои руки, удерживающие ее маленькое теплое тельце, откуда-то сами знают, что нужно делать. Может быть, я уже держала ее на руках? Но когда? Наверное, во сне. Разглядываю крошечное личико девочки, а она смотрит на меня с любопытством. «Кто ты? Кто тебя бросил здесь одну? Твоя мама сейчас в зрительном зале? Почему мои руки тебя так хорошо знают?»

Над нами вспыхивают все новые и новые софиты. Теперь я в другой гостиной. Совершенно обычной, если не считать, что пол в ней порос травой. Диван с бело-голубым цветочным узором. Два красных кресла. Пианино. Книжные шкафы. Заваленный детскими книжками журнальный столик. И повсюду цветы. Растут в траве на полу, красуются в вазах на столах. Здесь живет семья. Счастливая семья.

Хочу спросить, где я. Но нутром чую, что знаю это место. Знаю так же хорошо, как дом Грейс. Даже лучше. Откуда я его знаю? По спине бегут мурашки.

Малышка, которую я все еще держу на руках, снова начинает хныкать. И сучить невероятно маленькими ножками в носочках. Я прижимаю ее к груди. И меня захлестывает каким-то странным чувством. По телу прокатывается волна тепла. А девочка сразу