Книга Мой милый Фантомас (сборник) - Виктор Брусницин

Трезвенник

Уж вы поняли, конечно, что Артем Костров из тех, глядя на которых получаешь улыбку и некоторое упокоение, ибо неизбежно приходит мысль о надежности собственной душевной стати.

Однажды, к примеру, отсутствовал парень в обозримости с год. Идем улицей как-то с приятелем. Артем навстречу.

— Ты чего пропал! — восхитились мы.

— Да ну… — уныло отвел взгляд мужчина и удрученно махнул рукой.

Жест известный, мы радостно подобрались. Пара-тройка фраз, мы давили. Артем поднял глаза, смущенно улыбнулся, распрямляясь, как водится:

— Что-то я одно время частить начал (шлепнул тылом ладони себя по горлу), думаю, завяжу-ка с этим делом наглухо. Ушел в засаду.

— Иди ты, — сурово и ликующе, выдохнул приятель. — Ну — и?…

— Ощущения приличные. Книг прочел несколько. Верите, нет, Ортегу-и-Гассета освоил. Тонкий парень — демократия, ребята, это восстание масс.

— Прикольно… — утопая в блаженстве, сообщил приятель, — дома, поди, идиллия.

Артем нахмурился и, видно, подумал. Но мысль умолчал. Вернее, увильнул на иное, но уже понятно было, здесь что-то не так. Мы насели.

Итак:

— Хм, идиллия!? Не то слово… Ремонт дома сделал, с дочкой музыкой до такой степени дозанимался, что ее на смотр отправили. Парень по алгебре пятерки шлепает только так — в кои веки. Инициатор стал невозможный. — Артем возбудился, глаза заблестели, речь стала напористой, живой. — Взять дачу. Ну очень я не против данной вещественной коллизии. Этак прибудешь, шмотье перекинешь и… рюмочку. После пары-тройки опрокинутых — душевно бесчисленно. Одна беда, крыша у нас давно капитально подтекает и требует тщательного отношения. Прежде чем до нее руки приложить, набираюсь я обычно основательно и отсюда делаю некоторые погрешности — то шифер нечаянно пробил, то у печной трубы козырек повредил. Собственно, и на земле получаются некоторые ошибки, отчего имеют место нарекания от самой прекрасной из половин…

Мы закурили.

— Вообразите теперь, трезв как мамонт и, стало быть, существую во всеоружии. Полез на крышу рациональный и ловкий до последней крайности… Получилась там неудобная схема расположения — описывать подробности не стану. От трезвого образа жизни и, соответственно, ловкости рискнул я на подвиг. Да не рассчитал, грохнулся с крыши гораздо, ключица пополам…

Артем отчего-то прижмурился, словно кот. Впрочем, резво гримасу унял.

— Ну, что поделать, такова селява — три месяца дружил с гипсом. Заметьте — рюмки в период не усугубил. Отринул, значится, оковы, а кругом осень, запахи и прочие рапсодии. По этому случаю ринулся на дачу, ибо сделал давно обещание супруге подлатать пол… Подлатал. Почти. Как я находился один, пришлось мне соорудить некое очень инженерное сооружение из бобышки и других подручных средств, чтоб вогнать капризную половицу куда положено. Бобышка и подкузьмила. Короче, ступня пополам.

Природа улыбалась.

— Сильно захотелось выпить. Но кроме Ортеги-и-Гассета соприкоснулся в тот период с Шопенгауэром. Воля, братцы, тем самым — ни Павел, ни свобода — сила. Словом, ни-ни. Перелом сложный, поместили в больницу. Представьте, мужественно и трезво перенеся жизненные удары, добился того, что кости худо-бедно сложились. Удалили с меня переходящие лечебные причиндалы, оставили только гипс на ступне. И то, например, большой палец, пусть и неказистый на вид, торчал вне защиты на радость истосковавшегося зрения. И вообще, завтра на выписку…

Иду, соответственно, на костылях приятно по коридору. Навстречу перемещается собрат с приспособлением, которое представляет из себя обруч с ножками. И прекрасно, перемещайся, собрат. Нет же, только поравнялись, качнуло парня ко мне с протянутой рукой для пожатия в связи с взаимностью и несколько сшибло приспособлением костыль… — Артем обескуражено развел руки. — Вы понимаете, в воспитии-то мне и от кулаков доводилось увертываться, даже от машины. А тут… Сшибло-то костыль самую малость. Однако настолько трезвая сущность случилась напряжена приключениями жизни, что дернуло чрезвычайно, в результате грохнулся отчетливо. Мало того что мужика уронил, угодил оставшимся пальцем в его металлические приспособления. Пополам, разумеется…

На ресницах Артема повисла слеза. Мы, хрюкая, зашлись.

— Мне жена уж сама флакончик заначила. Чуткий человек…

Безмятежное небо чудесно сияло, ветерок приятельски лип к здоровым щекам. Прохожие были просты и милы. Костров, смахнул слезинку, как истинный артист из последних сил воздерживаясь от взаимного смеха.

— Верно говорят, пьяный, что кошка… Словом, вы сейчас куда, мужики? Я с вами.

Топор

Случился с Артемом Костровым случай. Обладал он в свое время душой и с ней происходили колебания: радовалась по некоторым поводам, умилялась, в общем, употребляла прочие действия вроде успокаиваться, надеяться, обижаться и так далее. Разумеется, огорчалась: душа к этому роду деятельности у всех гораздо расположена, и наш друг от народа не удалялся. По очередному последнему поводу выпил он количество очень суразное для состояния шаткости и делал зигзаги из ресторана домой. Уже подходя к месту жительства — дело произошло вечернее, темное — напоролся на аналогично душевного товарища, с огорчением превышающим костровское: дядя лежал. Не стал обходить, а пустился соболезновать и тормошить туловище. Лицо гражданина на первый взгляд получилось неказисто: кожа пластилиновая — будто из него продолжительное время удаляли кровь — веки плотно закрытые, кожей тонкие и отсюда глаза очень выпуклые. Однако на второй осмотр волосы нашли приятную седину и даже прическу, на собственнике разместился приличный плащ, брюки с одной из стрелок и прочее, — все это говорило о прилежной и заботливой натуре. Словом, удрученность не так чтобы соответствовала облику. Вероятно, этот момент и разогрел соболезнование, столь внятно Артем мужчину потрогал, что оный в итоге встал и даже ударил говорить. В общем, подружились они на некоторое время, потому что Костров психологически поведал собственный предмет расстройства, дабы привести потерпевшего в равновесие. Сделал он поступок сильно умно — дяденька начал уже Артема приводить в пригодный для жизни коленкор. Дескать, не уставайте перечить обстоятельствам, громоздил рецепты:

— Людям доверьтесь.

Костров, следуя уму, нюнил:

— Где же — сам-то себя обманывал бесконечно.

— Ну… Господу.

— И тут. Хлещешь лоб: убави, боже, горя — а его вдвое.

— Полюбите, в конце концов.

— Опять недешево стоит.

— Помереть, может?

— Оно дельно, да умирают на всю жизнь.

— Тогда выбросьте из головы.

Костров выбрасывать не стал, а поступил нерезонно и чихнул. Собеседник нахмурился и, видимо, подумал. Мысль ненадолго умолчал, однако впоследствии изладил соображение: