Книга Не исчезай - Женя Крейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, и на этом этапе ее жизни случались моменты… Стоит ли причислить их к радостным? Неожиданным? Смешным?..
Днем Люба ложилась в спальне, откинув в сторону руку – левую, правой она прикрывала глаза. Так и лежала – ласточка с подломленным крылом; ресницы дрожали под рукой, глаза передвигались за мембраной век.
Она грезила о Роберте Фросте, литературе, славе, любви. Тело напрягалось и дрожало в избытке чувств, грудь вздымалась – она стеснялась своих желаний. Кто он был, этот воображаемый любовник: поэт, призрак, фантом возбужденного воображения? Сексуальная фантазия?
Она мечтала. Дремала. Стеснялась мечтаний. Вскакивала с постели, одуревшая ото сна; лицо и шея пылали от невозможных сновидений. Бежала в душ и долго стояла под струями горячей воды.
Весь следующий день они провели вместе. Утром Люба отправилась на конференцию, старательно слушала, записывала, даже общалась с коллегами, задавала вопросы. У нее болело пониже спины, и она то и дело приподнималась и ерзала на стуле, пытаясь присесть на одну ягодицу, а затем уже на боковую поверхность бедра. К счастью, объявили перерыв, и она, сказавшись больной, вернулась обратно в гостиницу. Не выдержав, тут же отправилась к номеру Нины и робко постучала в дверь. Та вышла к ней в коротком шелковом халатике цвета утренней зари, порывистая, задорная, смелая.
– Здравствуй, Люба, – сказала она, словно ждала ее, знала, что та придет.
Так должно было произойти. Все проблемы решаются лишь в постели – смерть, любовь. Или на поле брани.
Но ведь это женщины, и они – не амазонки. Может, Нина и смогла бы претендовать на роль новой амазонки. Но Люба? Женщины решают свои проблемы в постели – так нас хотели убедить четыре литературных столетия. А чем они хуже, эти две пишущие женщины?
Люба и Нина в постели. Нина полностью обнажена – нагая, как бледное расплавленное золото, прибывшее из солнечной, когда-то золотоносной Калифорнии. Медовая плоть, отполированная слоновая кость, кокон сырого шелка, влажного и нежного на ощупь, твердого, как алмаз, тлеющего изнутри, шевелящегося жизнью, пульсирующего энергией. Люба в короткой комбинации-маечке из искусственного шелка персикового цвета – стремление к женственности, намек на сексуальность. Она закрывается локтями, словно пытается втиснуть всходящее, вспухающее тесто груди обратно в грудную клетку, но сопротивляющаяся плоть вздымается под зажатыми руками.
Удалось задуманное. Нине даже не пришлось заманивать Любу в номер – сама пришла. А она раскрыла постель, распахнула объятия. Опозорить и осмеять, восторжествовать над этой клушей – так было задумано.
Клуша оказалась теплой и нежной, с молодым пухлым телом, розовыми сосками и девичьими испуганными глазами. Клуша совсем не знала страсти, не познала своей плоти; и Нина, удивляясь себе, шла по тропе любви, исследуя новое тело, испытывая непривычные, неожиданные чувства.
– Дура-дура ты, Люба, ах какая же ты глупая… У тебя хоть есть кто-нибудь? – Это уже после.
– У меня есть муж…
– Муж… У нее есть муж… Любовник у тебя когда-нибудь был? Или любовница…
– Зачем?! Ну, в юности, в молодости… конечно.
– Ну, ты даешь! Сейчас у тебя кто-нибудь есть?
– Ну, в общем да. У меня есть Роберт.
– Какой Роберт?
И, потягиваясь, зажмурив глаза, расслабленная, теплая, растекшаяся по гостиничной постели Люба ей все и рассказала.
– Фрост? Ты смеешься? Какой Фрост? Тот самый? Да ты с ума сошла! Если уж любить и приближать к себе, и воплощать, и отдавать свою энергию!.. Да ты знаешь, кого бы я выбрала, если уж говорить о мужиках? Я бы выбрала, я бы выбрала… Я бы притащила с того света Джима Моррисона, вот! Его, дикого падшего ангела! Он был гениален! Ты помнишь «The End»?
Нина протянула руку и вытянула длинную сигарету шоколадного цвета из пачки на тумбочке.
– О каком Моррисоне ты говоришь?
– Ты дикая? Крейзи? «Двери», The Doors – знаешь?
– Это те, из шестидесятых?
– Ага, – издевательским голосом, кривя рот отвечала Нина, – те самые. Джим Моррисон, который пришел, чтобы предсказать нам эту fucking, fucking, FUCKING LIFE!
– Не надо… успокойся… он был всего лишь музыкант…
– Всего лишь? ВСЕГО – ЛИШЬ? Все то, из-за чего мы с тобой мучаемся, ищем… обдирая ногти – когти! – отращивая КОГТИ!.. Он имел, ЗНАЛ – нашел!..
– Да что нашел-то? Наркоманом был, алкоголиком… Трахал все, что шевелится, блевал на сцене, ломал микрофоны!..
– Он гений был, ему все позволено… – Нина перешла на шепот, опустила руки, воздетые было к потолку. – Мы подошли близко, так близко… И все утратили. Ушел он так рано…
– Да что ты, Ниночка… я не знала, что для тебя, что он… ну, так важен для тебя…
– Что ты вообще знаешь?! Думаешь… я знаю, как ты думаешь. Хитрая, мол, расчетливая. Думаешь, романтика, поэзия принадлежит таким, как ты? У вас на это есть лицензия, да? Твоя романтика – это совдеп! Песенки у костра, пионерские галстучки, стихи со сцены. Думаешь, во мне только эта сухая проза, что я играю со словом. А я… я… Ничего, дорогая, не понимаешь ты, ничего! Они – видели! Знали. Теперь же… Оглянись. Теперь? Что осталось? Что нам осталось?
Может, выпила эта Нина, расслабилась? Расчувствовалась? Почему позволяет себе такую распущенность?
– Перестань, не плачь, иди сюда… Мы все успеем, еще не все потеряно… Это было всегда, всегда будет…
– Будет? Это?! – Летящим жестом, тонкой рукой Нина обводит гостиничную комнату – огромное темное окно, обрамленное шторами в поблекших маках на когда-то белом, а теперь пожелтевшем фоне, телевизор, лампу на тумбочке, торшер в углу, отбрасывающий свет. – Что будет? Мы? Ты? Я? Эти правила, эта цивилизация, эта ебаная, устаревшая, зашедшая в тупик жизнь?! Даже мы с тобой – посмотри какие мы продвинутые, ты, я – писательницы, блядь! – бесплодно стремимся… – ради чего?.. в бесконечной суете, в желании успеть, пробиться!.. Посмотри на меня… – По ее щекам катились слезы.
Она согнулась, обхватила живот. Опустилась на ковер.
– Посмотри хоть на меня. Думаешь, я хочу тебя? Нет, может, и хочу, я не знаю… Все это суета. Он знал, что-то он действительно знал…
Железная Нина, поддавшись минутной слабости, тихонько всхлипывала, подобно маленькому обиженному ребенку, сбивчиво бормоча ей одной понятные слова.
Сердце Любы разрывалось от жалости. Она сползла с кровати, почувствовала свою пухлую наготу, спохватилась, стащила с постели простыню, обмоталась ею, перекинув край за плечо – как сари, – и просеменила к тому месту на ковре, где, свернувшись, лежала Нина. Пристроилась рядом, поерзала и осторожно погладила вздрагивающее плечо.
