Книга Тайное венчание - Барбара Картленд

Граф медленно поднялся с кресла.

Он хотел сказать что-то ещё — но в этот миг из дыры в потолке с шумом хлынула вода, и граф понял, что принцесса всё равно ничего не услышит.

Лёгкая улыбка промелькнула на губах графа. ОН слетел вниз и велел подать свой фаэтон.

* * *

…Вернита вбежала в дом, и на улице осталась лишь Луиза, не сводящая потрясённых глаз с роскошного фаэтона и лошадей.

— Что случилось? — спросил Аксель.

— Мадам Бернье умерла, — ответила девушка. — Лама пошла наверх, чтобы угостить её чашкой кофе, и вдруг видит — она уже лежит мёртвая.

— Какая трагедия! — пробормотал граф тихо, как будто про себя. — Что я могу для неё сделать?

Он отдал кучеру поводья и пошёл к дверям.

— На каком этаже живёт мадемуазель? — спросил он Луизу, которая следовала за ним по пятам.

— На самом верху, месье. Четыре этажа вверх по лестнице!

— Как-нибудь поднимусь, — пробормотал Аксель. Он поднялся наверх по узкой лестнице. До третьего этажа лестница была покрыта выцветшим ковром; дальше ковёр кончался, и начинались голые доски.

Чердачная дверь была распахнута; граф увидел Верниту, припавшую к неподвижному телу матери.

У окна сморкалась в носовой платочек мадам Данжу.

Граф вгляделся в измождённое лицо умершей женщины, хранящее следы былой красоты. Глаза мадам Бернье были закрыты; казалось, она уснула тихим, счастливым сном.

Вернита стояла перед матерью на коленях и, словно ребёнок, тихо, беспомощно всхлипывала.

Не желая её тревожить, граф поманил из комнаты мадам Данжу: та вышла, прикрыв за собой дверь.

— Могу ли я чем-нибудь помочь? — тихо спросил Аксель.

— Ах, месье, такое горе! Бедная женщина! Она просто истаяла от голода! — проговорила мадам Данжу. По щекам её текли слезы.

— Они очень бедны? — спросил граф, вспоминая неприкрытую нищету чердачной комнаты.

— Tres pauvres, monsieur[3], — ответила мадам Данжу. — Мы с мужем помогали им, чем могли — им-то самим часто и на хлеб не хватало!

— Я уверен, что вы были очень добры, — заметил граф. — Но теперь предстоят ещё расходы на похороны!

Мадам Данжу выразительно пожала плечами. Граф достал из кармана несколько золотых монет.

— Заплатите за всё, что нужно, — произнёс он. — Я вернусь завтра и узнаю, не могу ли помочь чем-либо ещё. Не позволяйте мадемуазель Бернье уехать, не повидавшись со мной.

— Да куда она поедет, месье? — горестно воскликнула мадам Данжу. — Бедняжке и ехать-то некуда!

— У неё нет ни друзей, ни родных?

— Я ничего о них не слышала, — ответила мадам Данжу.

— Я приду завтра, — повторил граф и пошёл вниз, оставив мадам Данжу в глубоком изумлении.

Всю обратную дорогу он продолжал размышлять о том, как бы помочь несчастной белошвейке, которая тронула его душу.

Это было вчера: сегодня же граф ехал к Верните с конкретным предложением.

Он не стал, как предложила принцесса, посылать к Верните лакея; вместо этого он отправился на рю дез-Арбр сам.

Граф не беспокоился, что Полина будет по нему скучать: он знал, что после ванны принцесса обыкновенно садится перед зеркалом в спальне и с помощью двух служанок начинает укладывать волосы.

Не в силах остановиться на чём-то конкретном, она меняет четыре или пять причёсок, пока наконец не выберет то, что ей по нраву.

Закончив с волосами, принцесса займётся лицом — это тоже продолжится как минимум час.

Для масок и притираний принцесса использовала миндальную пасту, огуречный рассол и розовое молочко, не говоря уж о восточных средствах для чернения ресниц и бровей.

После этого горничная спрыскивала все тело своей госпожи розовым маслом, принцесса выбирала утреннее дезабилье — и только после этого готова была принимать визитёров.

Граф не сомневался, что успеет доехать до рю дез-Арбр и вернуться обратно, прежде чем Полина пустится в Фиалковый будуар, где обычно ожидали е продавцы со своими товарами.

Затем принцесса перейдёт в свой любимый салон, что рядом с Имперским будуаром.

Графу представилась главная спальня принцессы и её изящная резная кровать под балдахином, с вензелем в виде короны, увенчанной орлом и окружённой двадцатью шестью страусовыми перьями.

Занавеси над кроватью были голубыми, бельё — белым с золотыми розетками.

На обитых голубым шёлком стенах спальни светились тусклым золотом миртовые листья — символ Венеры.

Полина редко спала в этой комнате, но часто использовала её для страстных и романтичных любовных игр, как нельзя более отвечающих её своевольной натуре.

Поистине трагично, думал граф, что принц Камилло, прекрасный человек, всем сердцем обожающий жену, оказался в отличие от большинства итальянцев никуда не годным любовником!

С женой он был ласков и внимателен, беспрекословно выполнял все её самые невероятные прихоти, но глаза его загорались страстью лишь при виде породистой лошади или великолепного экипажа.

Полина не скрывала от друзей, что муж наводит на неё невыносимую скуку.

Лора Жюно, жена генерала Жюно, в двадцать пять лет ставшего губернатором Парижа, под большим секретом рассказывала всем и каждому, что сразу после свадьбы Полина пригласила её с собой в Сен-Клу.

— Но у вас же медовый месяц! — отвечала ей Лора. — Не буду ли я лишней?

— Медовый месяц с этим идиотом? — насмешливо воскликнула Полина. — Да Бог с тобой!

Поглощённый своими размышлениями, граф не заметил, как фаэтон свернул на Бульвар Капуцинов.

Весна пришла в Париж и сияла здесь всеми цветами радуги. По обе стороны мостовой цветочницы расставили свой товар: розы, фиалки, пармские нарциссы и особенно лилии, которыми парижане украшали свои дома на Пасху.

По сравнению с сияющим и праздничным бульваром улочка рю дез-Арбр показалась графу ещё более грязной и убогой, чем вчера.

Мрачные дома, нависающие над узкой улочкой, загораживали солнечный свет. Граф с отвращением смотрел на грязную мостовую.

Он остановил фаэтон у знакомого дома и, толкнув дверь, вошёл.

На лестнице стоял крепкий кухонный запах, заставивший его поморщиться. Никого не было видно. Граф огляделся вокруг и начал подниматься по лестнице.

Он уже достиг третьего этажа, как вдруг столкнулся лицом к лицу с Вернитой.

— Доброе утро, мадемуазель, — поздоровался он, снимая с темноволосой головы шляпу с высокой тульёй.

Вернита присела в реверансе и подняла на графа огромные тревожные глаза.