Книга Гормон радости - Мария Панкевич

В другой раз мы закрыли бабушку уже в туалете (снаружи на двери была массивная щеколда) и, достав папин портфель, метали выкидухи в пол. Братик промазал: попал себе в ступню. Я отперла бабушку, и тем же самым кремом она намазала мальчику ногу, после чего уложила Колю спать. Вернувшись с работы, мама отвезла его в травму.

В третий раз мы, закрыв бабушку на кухне, плясали на столе. Неловкий мой братец упал и разбил голову. Я открыла кухню, и снова в ход пошел крем, и снова мама повезла Колю в травму.

Как-то мы закрыли бабушку в туалете и съели все яблочное пюре, которое нашли. Потом мы ее выпустили, но вместо благодарности она кинулась на брата. Тот дал деру. Тогда бабушка схватила железный совок на длинной ручке и ударила непослушного мальца по голове. Угол грязного совка вошел в детский череп довольно глубоко. Тут уж мы с бабушкой поняли, что детский крем не поможет, и позвонили маме на работу. Врачи на Мытнинской спасли ребенка, пахан чуть не убил бабушку, но в целом все обошлось.

Когда мы всей семьей ездили на юг, наши игры становились веселее и разнообразнее. Я была Индианой Джонсом, а брат – индейцем. Когда я его поймала и привязала капроновыми голубыми лентами из кос к сливе, мелкий стал выпендриваться и наотрез отказался выдавать военные тайны. Я предупредила, что его ждут пытки, и он пообещал их выдержать, но уже после первой затушенной о нежную детскую кожу спички подлец заорал: «Мама! Мама!» – чем навлек на меня немалые неприятности.

Мы с братом заводили будильник на четыре утра, чтобы поиграть как следует, пока все спят. Игра называлась «Людовик XIV». Я наряжала братца в мамины чулки, огромное сомбреро и бабушкины кружева. Он был мой король. Себе я оставила роль верного слуги. Потом брату надоело, и я придумала играть в прятки.

Чтобы игра была веселее, мы прятали мелкого от мамы, а та должна была его искать. Когда во дворе не осталось укромных мест, мне пришла в голову гениальная мысль – спрятать братика в бак с водой. Солнце уже взошло, но было еще прохладно. Брат разделся и залез в холодную воду. Я разбудила маму, вернулась к баку и закрыла его крышкой, сев сверху для надежности. Мелкий немедленно начал палить контору ударами головы в крышку. Ударив ногой по баку, я громко запела веселую песню. Сонная матушка не торопясь осматривала кусты – удары башкой раздавались все реже. «Ну, где же мой сыночка?» – уже с раздражением вопросила мама. Я торжественно подняла крышку бака: «Да вот же он!»

Маленького утопленника откачали. В назидание мама принесла мне из библиотеки толстую книгу и сказала: «Будешь себя плохо вести – с тобой будет то же самое!» На обложке красовалось ужасающее название: «История розги».

Это было самое захватывающее чтиво в моей небольшой жизни. Продираясь сквозь дореволюционную орфографию, я узнала, что некий титулованный злодей велел слугам похитить мать и дочь. Их раздели, привязали к деревянным коням, так чтобы задницы красавиц были выше голов, и подвергли порке. Главный герой добивался, чтобы мать велела дочери отдаться ему, и порол то мать на глазах дочери, то наоборот. Чтобы розги били больнее, китовый ус, из которого они были сделаны, вымачивали в уксусе. До этого я была уверена, что из уса делали только корсеты. Захватывающих моментов в книге было много. Например, какая-то героиня прилюдно курила влагалищем.

Конечно, в шесть лет я не могла понимать всего, о чем шла речь, но многое интуитивно чувствовала. Эта удивительная книга, настоящее пособие по БДСМ, стала любимой, поэтому я предложила брату стать моим рабом на год. Мы подписали договор, но пришла мама и в буквальном смысле разорвала его.

Тогда я предложила пороть кукол. Мы с братом складывали их штабелями, оголяли им пластмассовый зад и били ремнем. Я придумала сказочную страну с насильником и злодеем маркизом О Де Ко Лонезом, который похищал выдуманных мною барышень и драл их как Сидоровых коз. Но он не был таким жестоким, как герой из «Истории розги».

Видимо, тогда мама и заподозрила, что книжица попалась непростая. Запретив мне учить брата гадостям, она унесла, унесла ее! Я умоляла вернуть книгу, выкупить из библиотеки, но почему-то книга все время была на руках.

В тюремной библиотеке только классика и детективы. Да и приходит эта самая библиотека всего лишь раз в месяц.

«На свободе читать надо было!» – говорят менты.

«Собачник»

Кормушка распахнулась и лязгнула.

«Никифорова!» – заорала циричка, нагнувшись в маленькое окошко.

«Никифорова!» – закричала дежурная по камере.

«Ну что, глухая, что ли…» – заворчали старухи.

Аня подбежала и нагнулась в окно, напряженная: вдруг письмо или передача?

«Завтра на суд!» – и окно с лязгом упало перед лицом женщины.

«Ну что? Ну что?» – загалдели сокамерницы, хотя все прекрасно слышали.

«Суд завтра! – махнула на них рукой и задумалась: в чем ехать? Кто из родных придет? – Петруха! Нарисуй моему ребенку открытку!»

«Чем тебе Петруха, пальцем нарисует? – огрызнулась хозяйка камеры. – Мусора отжали все ручки цветные. Девки! Давайте доставайте заначки! А то смотрящая наша, Анечка, опять будет на всех пиздеть, как хуй в рукомойнике…»

Поездка на суд – целое событие. После ужина старшая меряет кофточки сокамерниц («Опять похудела, скоро растаешь, Аннушка!»), прикуривая одну сигарету от другой, вспоминает детей и дом. Поит чаем приятельниц, выпрашивает у новенькой запрещенный карандаш для глаз (чудом прошел через шмон!), собирает с собой еду и воду. По закону, когда зэчка уезжает судиться, она числится «за судом», а не за изолятором, а суды кормят только щедрыми сроками. Те сухие пайки, которые положены на это время, на тюрьме всегда «вчера» кончились. Нет на воле у тебя поддержки и в камере добрых подружек – сиди голодная.

Ане еду привозит муж. Это редкость, и ей завидуют.

Ночь проходит в тревожных раздумьях, поэтому в четыре встать несложно. Аня тихо-тихо одевается, заваривает чай, бесшумно сливает воду в унитазе, курит, курит. В шесть ее выводят из камеры и спускают в «собачник» – помещение, откуда конвой будет забирать подследственных и развозить по судам.

Минус «собачника» – нечеловеческие условия, в которых женщины ждут часами. Тесное подвальное помещение прокурено до рези в глазах. Параша не огорожена, но принято просить – подержи куртку, прикрой меня. Сложно поссать на глазах у сорока человек, особенно первое время. Бывает, набивают и больше, стоишь часа четыре, как в метро в час пик. Из камеры спускают утром, а поднимают к отбою, устанешь, замерзнешь, перенервничаешь, но и впечатлений наберешься.

Плюс «собачника» в том, что можно пообщаться с женщинами из других камер, узнать новости и сплетни. Главное, как Петруха говорит, – самой языком не ляскать. А то трубки потом вылетают. Мусора-то тоже не дремлют, подсаживают сук своих слушать. Вокруг жужжание, истерический смех. Еще только восемь утра, а Аня уже держится за виски. Она никогда не пробовала наркотики. На свободе осталась шестнадцатилетняя дочь, и ей за нее жутко. Девочка не старше ее дочи рассказывает, как за полгода сожгла вены таблетками от кашля. Неужели этим лярвам ничего не страшно? Ее дочуня в спорте, слава богу. Может, пронесет?