Книга Гормон радости - Мария Панкевич

Как можно спокойно слушать такие разговоры?

«Знаешь, когда мы собирались за говном, включали песню Эминема – ну ту, где он орет своей матери: “Иди на хуй, мама, ты сука…”»

«Мать моя тем сроком приехала на длительное свидание на зону в Чувашию. Привезла сумки еды с собой, в том числе ананас. Чувашские цирики его в руках покрутили и говорят: “Мы цветы в горшках не принимаем!” Мама аж заплакала, так меня порадовать хотела!»

«После объебоса как-то раз деприло сильно. Я схватила нож и сильно разрезала себе руку. Кровь льется, рука повисла. Мама спрашивает: “Ты пьяная? Под наркотой?” Я говорю: “Нет, я упала”. Если бы она меня тронула или нагрубила мне, я бы ее убила. Мне было бы пох, что она – моя мама…»

«Едем на машине в ЗАГС, я в свадебном платье – и тут меня кумарить начинает. Говорю жениху: “Давай я сейчас быстро съезжу и вернусь”. Он отвечает: “Уедешь сейчас – можешь не возвращаться”. Все собрались уже, ждут – гости, родители. Я подумала – еще заблюю все, на хрен. Позвонила, намутила, прямо в платье поехала к барыге, все сделала, звоню вечером жениху: “Так я приеду?” А он: “Нет, уже не надо”. После этого я легла в нарколожку. Год лечилась, щас только шмаль курю и иногда диски ем…»

Вечером измученную Анну снова закрывают в «собачнике». Теперь надо ждать обыска. Перед глазами стоят лица мужа и младшей. Она умничка, не плакала, сказала: «Мама, это неправда, я знаю. Все будет хорошо!» Немножко похудела, под глазами синяки – да и сама-то не лучше. У Эдика голова трясется, а ведь ему и пятидесяти нет. Кричит: «Что тебе привезти?» Судья отказалась слушать, хотя я просила, допросите того, того, все скажут: подставили бывшие работодатели. Бесполезно. Решили посадить.

Хорошо, конвой передал дочке Петрухину открытку; хотя запрещено, а видели парни, что ничего такого, просто следователь почему-то запрещает свидания уже второй год. В колонии, говорит, увидитесь. Там кафе есть. Надо было о семье думать, когда преступление совершали.

Бабы галдят. Кто хохочет, кто рыдает.

«Прихватили меня менты за старое дело. Я тогда еще торчала и в магазине украла духи “Шанель шанс”… Ну в каком я состоянии была, если даже “пикалку” с них не содрала?! На воротах они запищали, ну и обошлось, я на подписке, пролечилась, вообще забыла об этом. Сидим с мамой вечером, дуем, и тут в окна ОМОН вламываться начинает, у них операция: спецзахват воров… Мы охуели от такого прихода! Мама их матом кроет, орет, я шмаль в унитаз высыпаю, она не сливается… Ну вот и дали мне три месяца поселка за духи “Шанс”…»

«Села в очередной раз. Звоню мужу, мол, как дела, дорогой, что делаешь? А он мне: да вот, на горшке сижу, вмазаться собираюсь… И такое зло меня на него взяло! С тех пор я только с телками и кручу-мучу. Ну а что, я на воле реже бываю, чем в Саблино!»

«А слышали, в Крестах парень сидит, который спиздил коня. Настоящего коня, в одну лошадиную силу!»

«Бабы… Мне четыре года дали за телик “Горизонт”… Он три тыщи стоит! Я его то закладывала, то выкупала. А бабушка с дедушкой меня мусорам вломили. Теперь плачут – ох, как много дали! Четыре года общего! За что?!»

Водочки бы граммов пятьсот, да под хорошую закуску, да дома или хоть в кафе. Впереди главное испытание для Ани – обыск. Недавно ввели новые правила. Возвращаешься с суда или этапа – проходишь «гинекологический осмотр».

Сначала этим занимались медработники – хронически пьяный дерматолог, например. В прошлый раз он нащупал через Анино влагалище тазобедренную кость, и они долго спорили, телефон это или кость. Аня потом весь следующий день ходила сложившись, живот ныл. Сейчас решили по-простому: искать в женских влагалищах запрещенные предметы может любой сотрудник ФСИН, у которого есть руки. Потому как даже дерматолог уволился. Да и кто пойдет в тюрьму за пять тысяч рублей работать?

Зэчки возмущаются, а толку? «Не нравится – пишите жалобы! Мы тоже не нанимались! Нам, что ли, приятно?!» Хотя всем известно, что в тюрьмах жалобы не пишут, а проверяющим из прокуратуры отвечают, что все устраивает. Потому что те вернутся домой чай-пиво пить, а ты останешься в своей камере со своим гонором. Много есть способов испортить человеку и без того невеселое существование.

Сначала сотрудники службы режима вынесут из камеры телевизор, холодильник или радио – если в камере есть эти «девайсы».

А потом… О-о-о! Варианты бесчисленны. Но страдать будет вся камера. Например, «вылетят» сигареты, стиральный порошок отнимут и перемешают с сахаром, как тогда у «многоходок». Заставят бегать по коридору с матрасами и вещами, сидеть днями на железной сетке, раз на матрасе надоело. Режимникам плевать, астма или больное сердце. «Шевелись, пенсия!» – орут они на пожилых женщин. Страшно сидеть в режимной камере, а на коммерческую откуда сейчас, да и к чему это? Режимники совершенно ебнутые, управы на них никакой, так и орут: пишите операм, жалуйтесь, режим рулит!

Одного зовут хер выговоришь сперва: Мурат Абмурдинович. Ему двадцать пять, этому лезгину. Вечно укуренный до невменоза, иногда он прячется в камере, где сидит Аня, и смотрит мультики по «2x2». И не волнует его, что при нем ни за шторку не сходить девкам, ни чифа дернуть. И не страшно ему в хате «тяжелостатейников», среди убийц, разбойниц и грабительниц.

Нервный, дурной, но вот попросила Аня вылезшие гвозди в скамейку вбить, мол, девки уже все жопы ободрали, – он матом заорал, рацию выдернул и ею же в два счета заколотил шляпки в дерево. Засмеялся и ушел.

Один раз на обыске в цыганской хате Мурат Амбурдинович обвинил чавэлок в колдовстве. «Я – говорит, – спать стал хуево. Это вы, суки, колдуете! Я вам, блядь, устрою!» Забрал у них все журналы и разгромил камеру. Унитаз стоял на галере, пока другая смена не заступила. Цыганки возмущались: «Как можно? Сам черный и говорит, я маму твою ебал… Как можно родную маму ебать? Больной…»

Из-за этих невеселых мыслей Аня чуть не пропустила полупьяный вопль: «Никифорова! Где ж ты, мать твою ети?» Циричка выводит заключенных. И снова длинная очередь настрадавшихся за день женщин. Дверь в «кабинет» открыта. Кресло повернуто к выходу, наблюдать за осмотром может каждая желающая, но из солидарности все отворачиваются. Какая-нибудь поддавшая сотрудница надевает одну перчатку и орет: «Давай быстрее!»

Подкладывать на кресло тетрадный листочек, чтобы создать иллюзию гигиены, сочли излишней роскошью. Вспомнив грязную конвоирку в суде, Аня заявила, что отказывается от осмотра и будет писать жалобы, потому что «антисанитария и бардак». Сотрудница изолятора искренне удивилась: «Какая антисанитария?!»

Подследственная мхатовским жестом указала на кресло.

«Так одежду под жопу подстели!» – сотрудница даже засмеялась от ее недогадливости.

«Этой одеждой я все “собачники” и автозаки протерла уже!» – парировала Ася.

«Так выверни наизнанку! – заорала сотрудница. – Совсем мозгов нет? Быстрее давай, блядь!»

В следующий раз подследственная Никифорова доказала, что мозги у нее есть, и захватила с собой полотенце. Многие женщины последовали ее примеру. Так изолятор сэкономил еще немного бюджетных денег.