Книга Гормон радости - Мария Панкевич

Слил их барыга. По кольцу, которое они ему отдали за героин, опера легко установили, кто ограбил пожилую женщину. А самое скверное то, что потерпевшая оказалась мамой сотрудника милиции из Лилиного районного отдела.

Можете представить себе, как выбивали показания из Брата Ибрагима. Она все подписала и больше всего переживала за новорожденного сына, который остался на руках у ее родителей. Подельник Витя слал ей малявы и предлагал пожениться по освобождении. Муж Лили платил, платил и говорил, что все простит. Родители слали передачи и фотографии маленького сына, на которых он указывал на ее фото в рамке: «А где мама? Во-о-она-а…»

На вынесение приговора приехали родственники из Грузии. Они «скинулись» и с тревогой ждали решения суда. Мама Лили плакала дуэтом с ребенком. Лилю смущало, что друг детства, стоя в одной клетке с ней, пытается ухватить ее за изрядно разжиревшую на баланде жопу.

Подельник взял вину на себя и оправдывал подругу, как мог. Судья торговалась с ним. Просила его взять на себя еще три аналогичных эпизода по району. Намекнула на Лилин условный срок.

Когда зачитывали материалы дела, суд с удовольствием отметил, что в момент задержания в сумочке Лили, помимо украшений, нашли упаковку презервативов. Родственники со стороны мужа повесили головы.

Витя на просьбу судьи согласился, но потерпевшие, к всеобщему расстройству, не опознали его на суде. «Это хороший молодой человек, а тот разбойник был совсем другой!» – говорили пожилые женщины.

Хорошему молодому человеку дали шесть лет строгого режима. Аиле – пять лет условно. Она развелась с мужем и собирается ждать Витю.

История розги

В местах лишения свободы каждый думает о доме, о родных; те, у кого есть родные, пишут им письма, ждут ответа. От своего отца я писем не жду – я никогда не видела от него ни ласки, ни заботы.

Я долго не знала, кем и где работает отец. Несколько раз, когда я была совсем крохой, я видела, как случайные прохожие благодарили его на улицах, а некоторые даже кланялись ему в пояс. На мой вопрос, кто эти люди, он отвечал мрачно: «Мои воспитанники». Я не понимала, что это значит, но не расспрашивала – боялась его разозлить, предпочитала наблюдать. Подобострастно вел себя и наш сосед со второго этажа – «Юрка-мошенник», как за глаза называли его родители. Я была уверена, что отец – очень важный человек. Мама учила меня всем отвечать: «Папа военный».

Как-то пахан показывал мне патроны и орал – никогда, мол, не кидай их в костер. Сын его сослуживца погиб так, и он вернулся с похорон мальчика потрясенный и пьяный. Я запомнила это потому, что тогда первый раз ощутила тревогу отца за мою жизнь. И позволила себе предположить, что он меня любит.

Во дворе нам с братом гулять было запрещено. Мама боялась, что нас похитят папины недоброжелатели. К детским садам она была настроена негативно и пугала историями про вечно сопливых детей с корью и ветрянкой. Поэтому, будучи дошколятами, мы общались только друг с другом, а присматривала за нами бабушка.

В советские времена мамина мама была секретарем комсомольской организации и безжалостно расстреливала из ТТ бандеровцев. Когда в роддоме ей принесли девочку вместо желанного сына, бабушка возмутилась и отказалась от ребенка. «Я ждала сына. Бабы мне не нужны. Уносите это! Себе ее забирайте!» – шумела она. Только долгие уговоры медсестер заставили ее взять на руки малышку.

Эти же добрые женщины терпеливо убеждали, что «девочка маме помощница, а сын – отрезанный ломоть». Из роддома бабушку провожали овациями.

«Поэтому мне всегда так одиноко! – жаловалась мать. – Я вот тебя не бросаю, а моя мама меня бросала! Дедушка на работу – а за ней уже парень на мотоцикле приехал…» – и я представляла себе, как маленькая мама бежит за мотоциклом под звонкий хохот любовников, и падает в пыль, и разбивает коленки, и зовет бабушку, но та уже далеко. «Теперь у меня повышенная тревожность и страх потери близких!» – печально ставила себе диагноз мама.

Каждый вечер перед сном бабушка доставала небольшую фотографию Сталина и целовала ее, вздыхая: «Отец родной! На кого ж ты нас покинул?..» Несмотря на атеистические воззрения, отмечала все церковные праздники – ей просто нравились любые праздники.

Один раз я попросила бабушку нарисовать картинку. После всех ее стараний на листе бумаги появилась странная харя с кружочками вместо носа и ноздрей – более жуткого рисунка я не видела до сих пор. «Говорила, не умею!» – сокрушалась бабушка. Петь бабушка тоже не умела, а выпить любила, и так мы узнали песни вроде «Пионеры – Богу маловеры».

Она же рассказала мне стишок, который считала очень забавным. Я запомнила его на всю жизнь:

Мать моя прачка,

Отец капитан,

Сестра моя – Розочка,

А я – шарлатан.

Мать я зарезал,

Отца я убил,

Сестру мою Розочку

В море утопил.

Сяду я на лодочку,

Гряну по воде.

Там моя сестричка

Плавает на дне.

Мы ее не любили и побаивались. Когда она нежданно появилась на пороге нашей квартиры, был январь, и довольно морозный. «Ох, дочечька, хватит, нажилась одна! Буду вот внуков нянчить, одной мне тяжело… Дом закрыла и приехала!» Но бабушка лукавила – она была вполне себе крепкой и суровой пожилой женщиной. Осмотревшись в наших двух тесных комнатенках, она решила, что «твой совсем рассобачился, а ты, дура безропотная, все терпишь и детей его еще растишь!». Мама с радостью и облегчением ей поверила, кивала, плакала. Для папаши начались трудные времена.

Помню, он сидит на кухне вечером, свесив голову, и чистит картошку на газетку, расстеленную на полу. А я нашла на пианино пыльную шоколадку, есть мне не хочется, поэтому я несу ее в кулаке к мусорному пакету. Фигура отца вызывает у меня чувство сострадания, я меняю курс, подхожу к нему и открываю ладонь: «Может, ты будешь?» Он ласково говорит: «Кушай сама, доча!» Но я не хочу, поэтому выкидываю шоколадку. Это вызывает у пахана вспышку ярости, он бросается ко мне и трясет за плечи: «Маленькая сучка, ненавижу вас, ненавижу!» Обидеть я его не хотела, а утешить не вышло.

Когда оскорбления, которыми осыпали друг друга бабушка с отцом, заканчивались, начинались бои без правил. Мать кидалась с воем между ними: «Я вас заклинаю, прекратите!» – «Старая ведьма!» – плевался пахан. «Выблядок!» – не оставалась в долгу теща.

Я пряталась в комнате и читала, закрывая уши. У меня был свой мир – с благородными и смелыми мужчинами, красивыми дамами, шпагами и драмами. Я мечтала, чтобы пришел Атос и забрал меня к себе в замок – я бы сделала его счастливым, он бы снова поверил женщинам и обязательно бросил пить.

Наши с братом домашние забавы, как правило, заканчивались печально. Дорожка в травму на Мытнинской была нам знакома до слез.

Один раз мы закрыли бабушку на кухне, чтобы спокойно поесть орехов – нам запрещали самостоятельно их раскалывать. Молоток остался на кухне вместе с бабушкой, поэтому мы достали со шкафа портфель, в котором пахан хранил подаренные ему зэками выкидухи – запрещенные самопальные ножи, которые открывались нажатием на незаметную кнопочку или умелым взмахом кисти. Пока бабушка билась в дверь, проклиная нас и нашего папашу, мы кололи орешки ножом. У меня соскочила рука, острый длинный нож внезапно сорвался с шершавой поверхности и пронзил брату щеку. «Передай маме, я прощаю тебя! Я любил вас!» – бормотал он, падая и заливая мальчишеской кровью деревянный пол. Пришлось открыть бабушке дверь. Она намазала Колину щеку детским кремом и уложила его спать. Хорошо, мама пришла с работы и отвезла его в травму.