Книга У кого в России больше? - Диляра Тасбулатова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Молодой человек сватается к пожилому человеку в его день? – спросила мама с невинным лицом.
– Хороший заголовок для газеты «Жызнь»
– Я помню другой заголовок: «Два пенсионера застряли друг в друге».
– Мама!
– Это не я, это «Московский комсомолец».
В отель не пойдешь: штамп о браке проверят.
Дома нельзя (ну это понятно).
Ну а в подъезде моего приятеля застукали как-то соседи.
И… связали.
Девушка убежала.
А соседи вызвали ментов.
Менты приехали, долго хохотали и развязали приятеля.
И говорят: ставь нам за это.
Ну он и проставился.
Вместе выпили.
Менты говорят:
– Во жисть! Потрахаться негде! Ты, если че, к нам заходи: у нас иногда камера для алкашей свободна.
И телефон свой дали.
Такие были раньше менты: добрые.
Еще про эту, как ее, венустрофобию, которая типо боязнь красивых женщин.
У Чехова есть, по-моему, такой рассказ: как жених у свахи просил че-нить попроще, не умную и некрасивую.
У меня тоже был такой знакомый – всё искал жену, чтобы она была попроще.
Как-то говорит мне:
– Найди мне че-нить попроще – чтоб не выпендривалась.
– Чтобы совсем не выпендривалась?
– Чтобы совсем.
– В смысле чего бы не делала?
– Наоборот – чтобы все делала: убирала там, стирала и прочее, но чтобы молчала.
– А ты?
– Что я?
– Ну а ты ее обеспечивать будешь?
– Я?!
В общем, я ему помогать отказалась.
Лет через пять встречаю на улице и говорю:
– Ну как? Женился?
Он, довольный, говорит:
– Ага.
– Все, как ты хотел? Полы моет, обед готовит, молчит, а ты ей денег не даешь?
– Ага. И сапоги по пять лет носит! (похвастался он).
Потом немного опечалился:
– Правда, три куска сахару в чай кладет…
– Гони в шею (говорю) Три куска! Не напасешься! От скотина!
Он посмотрел на меня внимательно:
– Думаешь? Я бы выгнал, но она за те сапоги обещала мне ботинки купить: я все расходы в книжку записываю.
Когда-то, лет 20 тому назад, сильно мне нравился один красивый молодой человек.
Ну, и я ему тоже – соответственно.
Потом, конечно, все на нет сошло, тихо расстались.
И вот иду я как-то по Венеции, лет через 20 после расставания, и он сидит в каком-то кафе.
Ну, и выпили по старой памяти.
Он мне говорит:
– Пойдем ко мне, у меня квартира хорошая тут… Мебель, картины…
Я говорю:
– Я ночью в мебели плохо понимаю.
Он тогда говорит:
– Поймешь: там такая кровать, закачаешься…
– А ты на ней что, качаешься?
– Ага. Тем более когда нога сильно ноет… Помогает.
Я говорю:
– Я не люблю на кровати качаться: у меня давление…
– И че делать?
– Ниче. Давай еще бутылку возьмем?
– Ты права (говорит). Черт с ней, с мебелью…
Общалась я в юности с двумя очень старыми еврейскими дамами – Эйдлей Моисеевной и Юдифь Израилевной.
Эйдля (80 лет, выглядела лет на 20 моложе, элегантная, имела поклонников) говорила:
– Самое ужасное в нашем возрасте знаете что, милочка? (милочкой была я). Я вам скажу, что. Безразличие к сексу. Но мужчина тоже человек – сколько можно тянуть букетно-конфетный период?
Юдифь (на вид Шапокляк, старая барыня на вате, но юркая, 85 лет) говорила:
– Ты за себя говори, Эйдля. Мы с моим Лазарем до последнего дня – он умер в пятницу – этим самым занимались…
Эйдля невозмутимо отвечала:
– Ну все равно субботу пришлось бы пропустить…
Вот еще про мужчин.
Влюбился как-то в меня дядька (давно дело было) – на 20 лет старше, лысый, пузатый, коротконогий и все такое прочее.
Но как бы умный.
Ухаживал, ухаживал, а я все смеюсь.
Он тогда взял разозлился и говорит:
– На модель ты не похожа…
Я говорю:
– Почему это? Я похожа на модель дирижабля в уменьшенном виде.
Мама говорит (присутствовала):
– А вы (этому ухажеру моему) – в увеличенном, особенно если спереди…
Он почему-то вскочил и убежал.
Больше я его не видела.
Встретила как-то на остановке очаровательного мальчика, парикмахера своего, совсем молодого человека (он как-то вздохнул и сказал мне – стареть так тяжело, немногие это понимают – а ему 27 лет). Относится он ко мне как-то сочувственно: для него я глубокая старуха. И говорит, вежливо так, с состраданием, чуть ли не со слезами на глазах, мальчик очень нежный:
– Как вы себя чувствуете?
Я говорю:
– Спасибо, ниче вроде…
Он (деловито):
– 15-го приходите. Мая. Покрашу вас. Седина скоро вылезет. Нехорошо.
Я говорю:
– 15-го не могу, уезжаю.
Он (опять со страданием в голосе, чуть не плача):
– В профилакторий?
Я было хотела сказать, что в Канны, и тут же осеклась – все равно не поверит: для него после тридцати человек уже глубокий инвалид, и его только на свалку, а не в Канны.
