Книга Драконья доля - Надежда Кузьмина

— Син, сейчас поможешь Уне здесь убраться, ополоснуть посуду, и начинаем готовить ужин для гостей. Всех, кто служит тут постоянно, ты теперь видела. Ещё несколько человек приходят из деревни, работают подённо. С ними познакомишься позже. И не ленись!

Да я всегда! Пусть только скажет, что делать надо!

В зал, где шумели приезжие и завсегдатаи «Красной гусыни» — я наконец-то узнала, как называется постоялый двор, — тем вечером меня не посылали. Я только таскала тяжелогружёные подносы со снедью — картошкой, рисом и жарким в тёмной подливе — с кухни до стойки в зале. И то было страшно. На меня глазели, а пара мужиков всю дорогу обменивалась шуточками, после которых сидящие вокруг хохотали. Было жутко неудобно — словно я делаю что-то плохое, недозволенное. Как с задранной юбкой по улице у всех на виду идти…

В полночь Варек вытолкал за дверь последних гуляк и сел считать выручку. А меня Марка отправила греть воду и мыть посуду. И сказала, что как с посудой закончим, столы протрём, пол выметем, тогда уже можно и спать идти.

Я кивнула. Вроде, пока не очень страшно. Только грязной посуды да кружек из-под пива прям гора. Зато последние не жирные, отполоскать легко.

Рядом беззвучно и споро работала Уна. Попробовала с той заговорить, но ничего не вышло. Вообще казалось, что Уна меня не слышит — лицо оставалось абсолютно невозмутимым, словно не я говорю, а муха вокруг жужжит.

Уже перед сном меня остановил Варек:

— Всё поняла? Слушаешься Марку. Если чего неясно — спрашиваешь у неё. А если защита нужна — бежишь ко мне. Начнёшь колобродить с мужиками — выгоню. Получать пока, кроме крова да еды, будешь одну серебрушку в неделю. Согласна?

Я кивнула. Вряд ли мне кто-то даст больше. Только сколько в той серебрушке медяков? Как узнать бы?

С Уной я попробовала заговорить ещё раз перед сном, когда та, сидя на своём тюфяке, расплела косу и начала расчёсывать волосы. Глухой она не была, это я уже просекла — Маркины приказы Уна слышала, как охотничий пёс свист хозяина. И немой тоже. Сейчас Уна сидела, водила гребнем по волосам и то ли пела, то ли жаловалась под нос:

Ала, Алика,

птичка малая,

Птичка серая да бескрылая,

Не свить гнездо, не рожать птенцов,

Клеть железную на глухой засов…

Этого мотива я раньше не слышала. Заунывный, как похоронный плач, и пела Уна, раскачиваясь из стороны в сторону, прикрыв глаза. Может, она ненормальная? Жаль, коли так.

Раздеваться целиком я не стала. Только сняла обувь да расчесалась. Сама решила, что при первом случае перестираю и подлатаю всё, в чём бродила по лесу. Улеглась на тюфяк, вытянула ноги — хорошо-то как после ночёвок на сырой земле промеж древесных корней! — уставилась в косой дощатый потолок и, сама того не заметив, уснула, так не дослушав песню Уны про «глухой погост да зелёный дёрн»…

Утро началось рано, как в деревне.

— Син, просыпайся, да по-быстрому! И марш на кухню, надо печь затопить и завтрак сготовить!

Угу. Сейчас. Хорошо, не коров доить, а то б было на час раньше. Оглянулась — тюфяк Уны был уже пуст. Неужели свезло, и доярка тут есть? Сейчас причешусь, оденусь и прибегу…

Дел в большом хозяйстве было невпроворот, только крутись. Я послушно чистила и резала овощи, следила за варящимся рисом, чтоб не пригорел, держала нужного жара огонь в специальной печи, где пёкся хлеб, заваривала чайник за чайником тайру,[3]которую Марка уносила куда-то на подносах. Наконец утренняя запарка кончилась. Марка строго посмотрела на меня:

— Неплохо, вроде не криворукая. Сейчас села, быстро перекусила и марш на огород — соберёшь огурцы, какие поспели, а потом дополешь, что вчера не доделала. И снова бочки наполни! А вернёшься, покажу, как тут полы в нумерах моют.

Закивала. Пока вроде всё по силам. И полы я мыть умею. А коли что не так — научусь.

Я стояла кверху задом над грядкой с перцем, когда сверху послышалось:

— Как дела, дирёёёвня?

Подняла голову — на крыше сарайчика разлёгся на пузе Коржик.

— Скока тебе денег в неделю дали?

— Серебрушку, — отозвалась я. — Половину, как обещала, тебе отдам. А скока, кстати, в серебрушке медяшек?

— Ты в каком медвежьем углу жила? — мальчишка резко поднялся и теперь сидел на краю, свесив босые грязные ноги. — Мало тебе дали, потому что сразу видать — простота ты неотёсанная. А в серебрушке полсотни медяков.

Заморгала в растерянности. Вчера Марка, когда спрашивала, умею ли я считать, сказала, что кружка пива стоит три медяка. А в серебрушке, значит… начала загибать пальцы — три, шесть, девять… — получается шестнадцать кружек с лужицей. То есть я работаю за две кружки пива в день? Как-то и впрямь немного. Вот только в Красных Соснах, у отчима, вкалывала я не меньше, а не получала ничего вовсе. Так что, выходит, я всё одно в прибыли. Но всё же то, что Коржик опять на меня как на дуру посмотрел, обидело. Вскинула на него глаза:

— Если хорошо работать стану, мне прибавить обещали!

— Ну-ну, — осклабился в ответ рыжий.

— Коржик, — решилась я. — А ты грамоту знаешь?

Показалось, что кто-то с именем Корделиус обязательно должен быть грамотным.

— По складам умею, — важно заявил парень.

— А меня научи? Я буквы уже знаю!

— А зачем мне это? — сморщил нос Коржик.

Ну да. Зачем ему со мной морочиться?

— Во! Сиськи дашь потрогать — помогу!

Я почувствовала, как покраснела до макушки. Вот же! Ещё сопляк, а уже охальник! Повернулась к грядке и со злостью рванула куст лебеды. Неудачно — та не вылезла из земли, а оборвалась у корня. Ну и пусть!

— Будешь вредничать, скажу, что ты всем даёшь — тогда не отвяжешься!

— А я Вареку скажу, что ты врёшь!

Кажется, случайно я угадала, Варека Коржик опасался.

— Ишь как завелась! Ладно, посмотрю, как вести себя будешь!

Но что ж за гадёныш этот рыжий! Разве так можно? И сидит, лыбится, словно ничего и не было.

От расстройства чуть не выдрала вместо сорняка куст перца, густо увешанный красными и зелёными стручками. И, как назло, в этот момент и вышла посмотреть, чем я занимаюсь, Марка.

— Ах ты ж безрукая! Лясы точишь вместо дела? День поработала, думаешь, и хватит? Ну-ка марш за мной!

Я, понурясь, побрела следом за Маркой. Сейчас как выгонит!

Потом мы убирали комнаты. Одну за одной шесть подряд. Я под присмотром Марки мыла полы, а та перестилала бельё на широких кроватях. Я молчала — как жаловаться, если даже затылком чувствуешь неодобрение?