Книга Драконья доля - Надежда Кузьмина

Если вы родились в тридевятом царстве, это ещё не гарантия того, что ваша жизнь — сказка.

Н. Кузьмина

Я разогнула спину, отряхнула руки и оглядела клубничную грядку. Так, половина позади. Выдранные сорняки кучками валялись в проходе, годные к посадке усы с воздушными корнями лежали отдельно, прикрытые влажной ветошью.

Солнце нещадно пекло непокрытую голову. Край соснового бора вдали, за некошеным косогором, казался плывущим в тёплом мареве. Жарко… Передохнуть бы… Вот сбежать бы сейчас на озеро, раздеться до рубахи и, шлёпая ногами по зелёной ряске на поверхности воды, зайти по пояс. А потом, не задерживаясь, чтобы пиявок на ноги не нацеплять, поплыть от берега прочь, туда, где из тёмного зеркала плёса торчат цветущие жёлтые кубышки… Лечь на спину, уставиться в небо и смотреть на облака. Вот то — дом с трубой, а это — почти дракон, только одно крыло короче, чем надо… А потом и самой представить, что невесома, что лечу…

— Син, ты что посередь огорода пугалом застыла? — послышался голос Лив с крыльца. — Если устала полоть, так сходи к колодцу, у меня вода кончается.

Согласно кивнув, побежала за коромыслом с вёдрами. Воду так и этак нести, так почему не сейчас? А ещё, может, увижу Бора — его дом прямо напротив, и крыльцо, и огород отлично просматриваются от колодца. Пока крутишь колесо, можно поглядеть. Вдруг повезёт? Сейчас время обеденное, вдруг он вернулся домой и отдыхает в теньке на завалинке?

Только выйдя из калитки, сообразила: коромысло с вёдрами взяла, на Бора губы раскатала… а сама-то и впрямь на пугало похожа! Нос опять покраснел на солнце, серая рубаха прилипла к спине, ладони от сорняков все зелёные, юбка старая, с драным подолом. Пугало пугалом и есть! Может, повезёт, и Бор с отцом ещё в поле?

Наша небольшая деревня из четырёх десятков дворов стояла на холмистой равнине южнее Вердена. Место было удачным, здоровым. От сосновых лесов окрест шёл смоляной дух, земля — супесь, как её назвал заезжий агроном — отлично родила пшеницу и кукурузу, скоту было, где пастись, а от Запретных гор на востоке нас отделяло целых сто лиг,[2]так что обитавших там тварей мы не боялись. Рассказывали, что однажды невиданно холодной зимой оттуда пришла большая стая горных волков и погрызла половину деревенского скота. Крупные, небывало сообразительные зверюги ночью передушили как кутят всех деревенских псов, а потом добрались и до коров с овцами — запрыгнув на крышу, сдирали когтистыми лапами мох и дранку, которыми принято было крыть в деревне кровли, и через просветы между жердями прыгали вниз, в хлев. После той зимы даже самые ленивые стали делать обрешётку из толстого горбыля, да так, чтоб и кошке с трудом между досками протиснуться. Но то было ещё до моего рождения. А вообще у нас, в Красных Соснах, было тихо… Если сам на гадюку в черничных кустиках в лесу не наступишь — до ста лет доживёшь!

Вот моей бабке — Рилее — стукнуло в этом году шестьдесят три. Сморщенная, как сухое яблоко, с руками, похожими на куриные лапы, бабка Рила жила от остальной семьи отдельно, в старой баньке за огородом. Печь там была справная, полати хорошие, стены из толстых брёвен, крыльцо крепкое — отчего бы не жить? Я бы тоже так не отказалась.

Бабка Рила была моей единственной кровной роднёй. Но эта история была так запутана, что в двух словах и не расскажешь…

Началось всё аж сорок с лишним лет тому назад, когда молодая ещё девица Рилея поехала с деревенским обозом в Берден на осеннюю ярманку. А на обратном пути забрела на привале в лес — грибы, вишь ли, приглянулись! — заблудилась и отбилась от обоза. Вышла на какую-то незнакомую дорогу, по солнцу сообразила, куда идти… и дошла бы. Да опять решила ум явить, угол срезать — и в результате чуть не сгинула в болоте.

— Провалилась по шею, только руками за ветку держусь… Ну, думала, уж мне конец. А тут он с неба и упал! Подхватил меня со спины и из трясины выдернул! Так рванул, что я оба башмака потеряла. А он засмеялся и к реке отнёс. Я как в воду глянула, так завизжала с перепугу — кикимора-кикиморой! — лицо зелёное, волосы слиплись, одёжа вся в грязи болотной чёрной. Он и говорит: «Ты обмойся, я на берегу подожду!» А мне и страшно, и стыдно, и боюсь — вдруг улетит: а кто ж знает, где та река? Зашла в воду по шею, лицо умыла, волосы прополоскала, одёжу сняла, а куда её в воде денешь? Отстирала как смогла и стою, что делать дальше, не знаю. Оглянулась — а он с берега на меня смотрит…

В этом месте истории бабка всегда делала паузу. Замолчит, только губами шамкает, улыбается. Что именно вспоминала — мне она никогда не рассказывала. Зато что было дальше — я знала.

Тот дракон, точнее, полудракон, что спас бабушку, отнёс её прямо в деревню. И на том не кончилось. Пошёл к старосте, поговорил, а наутро, как по волшебству — а, может, и впрямь по волшебству, на краю деревни возник наш дом. Такой же, как все остальные. Только построен за одну ночь. Как — непонятно. Мужики до сих пор под шапками затылки чесали, прикидывали, откуда тот залётный дракон брёвна взял, да как их ночью так клал, что никто не слышал.

Но, как-никак, а через год на свет появился мой отец. Такой же черноголовый, как был мой дед. И как я сама. Дед, правда, в деревне не сидел — всё время куда-то улетал. Но всегда возвращался. И, хотя детей у них с Рилеей больше не рождалось, бабку в деревне уважали, а её, как у нас говорят, «хозяина» — побаивались. И не зря. Именно дед, которого неведомо как сумела позвать на помощь бабка, за день нашёл и перебил всех тех горных волков, сбросив с неба две дюжины трупов с переломанными спинами на деревенскую площадь. Одна из шкур — огромная, иссиня-чёрная, с проседью вдоль хребта — висела на стене в нашей избе до сих пор.

Отец, названный непривычным в деревне именем Шиар, уже был подростком, когда до деревни докатились слухи о войне на востоке. Дед улетел… и больше не вернулся. Оставленных им денег хватило, чтобы Рилея безбедно прожила ещё несколько лет, а потом снарядила выросшего сына на промысел — купила хорошего коня, телегу — отец не хотел копаться в земле, всё его куда-то тянуло… Вот он и задумал заняться перевозками — страну посмотреть, постранствовать, денег заработать.