Книга Пучеглазый - Энн Файн

— Не знаю! — крикнула я в отчаянье, и голос мой пролетел по телефонному проводу до самого Бервика-на-Твиде. — Я не знаю!

И это была чистая правда. Я не могла и себе самой объяснить, что было не так с Джеральдом Фолкнером и почему из ночи в ночь я не могла сомкнуть глаз и все придумывала разные напасти, где ему отводилась роль главной жертвы. В понедельник я думала, как бы устроить так, чтобы высоченная фабричная труба рухнула прямо ему на голову. Во вторник готовила ему кончину от ужасной неизлечимой болезни. В среду его чуть-чуть не переехал пьяный водитель. В четверг я представляла, что он споткнулся, прогуливаясь с мамой у бассейна, упал в воду и утонул. Ей-богу, я так увлеклась придумыванием этих несчастных случаев, что когда в пятницу Пучеглазый как ни в чем не бывало опять заявился к нам с коробкой шоколадных конфет под мышкой, я даже удивилась, каким бодрым и здоровым он выглядел!

Он вошел и сразу подхватил Флосс на руки.

— Никак нынче Шотландия играет с Бразилией у вас в гостиной? — спросил он, кивая на то, что в комнате горели все лампочки. — Знаешь, Китти, такой опытный борец против ядерных реакторов, как ты, должна следить, чтобы свет в доме не горел зря. Это снизило бы нагрузку на местный реактор. Глядишь, и Торнесс[3]бы оказался не нужен.

Я нахмурилась. Пучеглазый улыбнулся и прошел мимо меня в гостиную, где Джуди уже, поди, поджидала его, разложив игру — монополию или скраббл — на кофейном столике. Иногда он по пути выключал пару лампочек. У него был пунктик на экономии электричества, правда. Пару раз я заставала его, когда он, возвращаясь из уборной, останавливался у счетчика и следил за тем, как крутится колесико там внутри.

— Видимо, вы оставили что-то невыключенным, — говорил он встревоженно. — А стиральная машина не работает, часом, вхолостую? Просто не верится, что оно так вертится только из-за лампочек.

Тогда из комнаты выходила Джуди и смеялась над ним до тех пор, пока он не переставал бурчать и не возвращался вслед за ней в комнату продолжать игру. Я же с топотом поднималась наверх в свою комнату, включая по пути все встречавшиеся лампочки. Вот как он меня допекал!

А я — его. Я знаю. Если честно, я была маленькой мегерой. Я взяла за правило никогда не передавать то, что он просил сказать по телефону. Что бы он ни говорил, я слушала его с ехидной ухмылочкой. Я делала вид, что все, принесенное им в наш дом, содержало потенциальную угрозу: могло взорваться или быть отравлено. Я ни за какие коврижки не согласилась бы подойти посмотреть великолепную коллекцию ракушек, которую он принес Джуди, когда она закончила изучать Древний Рим и перешла на Обитателей морского побережья, и никто не смог бы поймать меня за тем, что я ем его шоколадные конфеты. Да, не стану отрицать: я здорово действовала ему на нервы. Не меньше, чем он действовал на нервы мне.

Когда мы куда-нибудь ходили все вместе, я вела себя не лучше: плелась сзади, отчаянно надеясь, что никто из знакомых не повстречается нам на пути — а то, увидав его под ручку с мамой, решит еще, чего доброго, будто он мой папочка. Я не разговаривала с ним в ресторанах. Вот официант стоит с блокнотом у столика и спрашивает Пучеглазого:

— Что вы выбрали, сэр?

Он наклоняется через стол и спрашивает меня:

— Что ты выбрала?

Тогда я демонстративно поворачиваюсь к маме и говорю ей, что мне заказать. А она уже передает Пучеглазому. Тот поворачивается и диктует официанту, который старается вежливо взирать на происходящее, тем более что уже давно записал все в свой блокнотик. Пусть это смешно, но мне это было важно. И я ни за что не стала бы даже пробовать то, что заказал Пучеглазый, или меняться с ним тарелкой, если мое блюдо оказывалось невкусным, а он, один из всех, вызывался поменяться со мной. Мама это замечала. Однажды, расплачиваясь, она даже наклонилась ко мне и прошептала нежно на ухо:

— Послушай, Кит, оставь ты эту миску с таглиателли под черным оливковым соусом, ведь ты впихиваешь в себя эту лапшу только из упрямства. Поменяйся-ка лучше с Джеральдом на его порцию хрустящего цыпленка, и я заплачу тебе 4,99 фунтов плюс налоги, обещаю.

И она бы свое слово сдержала. Я маму знаю. Так что мне пришлось изрядно поработать челюстями, чтобы справиться с противным клеклым комом и добраться до дна миски, меж тем как Пучеглазый посматривал на меня с ухмылкой, отправляя в рот — кусок за куском — вкуснейшее жаркое. Я так на него обозлилась, что, когда привезли столик с десертами, не удержалась и, отклеив этикетку с какого-то экзотического фрукта, нацепила ему сзади на пиджак — пусть все видят и посмеиваются! А когда мы вернулись домой, я со злости сунула его газету под ковер и как бы нечаянно просыпала сухие листья от домашних цветов ему в пиво. Ясное дело — Пучеглазый изо всех сил старался быть терпеливым. Он столько раз делал вид, что не замечает моей грубости, и лишь однажды не сдержал гнева — когда я нарочно оставила сочинение, написанное мной для миссис Хатри, на подлокотнике дивана, чтобы он заметил, как только сядет. Я за это сочинение получила «отлично». «Надеюсь, что хотя бы часть здесь написанного — плод твоей неуемной фантазии», — приписала учительница в самом низу. Это было сочинение на тему «Что я ненавижу», и я уж дала себе волю.

«Тот, кого я ненавижу, регулярно приходит в наш дом. Бесхребетный и льстивый, ведет себя так, словно он в доме хозяин. Когда он дышит, то шевелятся волоски, торчащие у него из ноздрей. Зубы его пожелтели от старости, но просвечивающий сквозь редкие волосы лысый череп по-прежнему розовехенек, словно ошпаренный младенец. От его взгляда по спине ползут мурашки, он смотрит на людей как голодный пес в ожидании у пустой миски. Поэтому я и называю его „Пучеглазый"».

Не думаю, что у Джеральда Фолкнера хватило терпения читать дальше, поскольку буквально через пару секунд он разорвал страницу пополам и швырнул в корзину.

Да пожалуйста! Я свое дело сделала. Хотя недобрый блеск в его глазах явно предупреждал меня, чтобы впредь я не смела заходить так далеко. Но я продолжала сдавать учительнице мои маленькие шедевры: мою «Оду незваному гостю», мои замечания для обсуждения в классе на тему «Не следует разрешать разводы, пока все дети не вырастут и не покинут родительский дом», мое эссе-портрет «Стареющий мужчина». Но дома я использовала иную, более безопасную тактику допекания Пучеглазого, избирая лишь то, что спокойно могла проделывать на глазах у мамы, не давая ей повода придраться и выставить меня вон.

Я стала к месту и не к месту вспоминать душку Саймона.

Забавно: стоит тебе только упомянуть о ком-нибудь в общем разговоре — а дальше все пойдет как по маслу. Я живенько в этом насобачилась и со временем так преуспела, что могла приплести Саймона буквально к любой теме. Вот, пожалуйста: вечер, Джуди наконец-то сложила в коробку игру, в которую Пучеглазый весь вечер с ней играл, проявляя чудеса терпения, и отправилась спать; мама удалилась наверх ее укладывать, а Джеральд Фолкнер меж тем пошел на кухню сварить себе кофе. Вот мама вернулась, и Пучеглазый стал уговаривать ее оставить в покое разбросанные по ковру обрывки прошедшего дня, спокойно посидеть на диване и попить кофе. Конечно, маме придется тянуться через него, чтобы достать чашку, а он, выпучив, как обычно, глазищи, станет подкатываться к ней, льстя напропалую: