Книга Насельники с Вороньей реки - Михаил Кречмар

Я едва не ляпнул, что продукт выдумок Сергея Чохова до сих пор лежит с простреленной головой в устье того самого Имлювеема, но вовремя прикусил язык.

На метеостанции я задержался на день. Нужно было немного подлатать лодку, усилить некоторые протёртые на перекатах места, сделать себе новое байдарочное весло, кое-что выбросить, наточить топор и пилу и сделать ещё два десятка таких же необходимых на кочевье дел. Ну и расспросить Козинцева о лосях, медведях и возможной охоте на них в этих краях.

На крыше сарая лежал череп с огромными лосиными рогами. Я снял их оттуда, измерил и присвистнул: их размах был сто семьдесят девять сантиметров. Рога уже несколько лет отбеливались дождём, снегом и ветром, поэтому потеряли свою замечательную красно-коричневую окраску. Я растёр в плошке ольховой коры и постарался вернуть им изначальный оттенок. Очень понравилось. Потом почти силой заставил Козинцева взять карабин и несколько раз сфотографировал его рядом с рогами. В конце концов, именно он добыл этого лося три года назад в верховьях Анамантана. Так что «подставы» здесь не было никакой. Ну, в принципе, почти никакой.

– Ты, это, учти, такого лося я за три года один раз добыл, потому и череп оставил. На память, – наставительно проговорил Козинцев.

– Заботливый ты мой, – хмыкнул я в ответ. – Мне же всё равно не поверят. Трофейная охота на самых крупных зверей на этом и основана: однажды повезло ему, авось сейчас – мне. За это и деньги платят. Когда говорят, что организаторы охоты обманывают клиента, неправда всё это. Клиенты сами себя обманывают.

– Ну ладно. Я-то пока ни одного живого клиента не повидал. Тебе мяса в дорогу дать?

– Ну, кил десять, может быть. Сейчас холодно, не испортится.

– Больше не возьмёшь? Домой бы привёз. Полсохатого.

– Да я ниже и целого сохатого убью. Просто сейчас всё это переть по перекатам неохота.

– Ну как хочешь.

Я загрузил лодку, и снова река понесла меня под гористыми, поросшими шипами лиственниц берегами.

Всё чаще и чаще я наблюдал, как небо вместо голубого становилось серо-свинцовым. Тучи материализовывались прямо из самого небосвода. И они не приходили откуда-то из снежных и морозных краёв, с берега Ледовитого океана или Берингова моря, а возникали прямо здесь, у меня над головой. Утро, как правило, начиналось с блёклого солнечного света, на протяжении всего дня тускнеющего так, будто бы некто великий не спеша прикручивал ручку небесного реостата. Одновременно с этим небо темнело на горизонте, и уже часов в пять вечера граница мира, какой я её наблюдал, выглядела ослепительно белой линией заснеженных гор, мягко обрисованных свинцовым окоёмом небосвода.

Нужно было торопиться, если я не хотел вмёрзнуть в лёд.

Река

Мир засыпал. Мир был стар и поэтому засыпал со скрипом, потрескиванием и даже гулкими ударами, которые говорили о том, что в лесу упало какое-то дерево или обрушился подмытый кусок берега. По моим подсчётам, до начала ледостава оставалось дней десять, и я всё живее и живее подгребал на перекатах.

Надо сказать, я давно заметил, что перед какими-либо глобальными переменами в природе, например ледоставом или массовым сходом снега, животные начинают перемещаться. Это могут быть не гигантские кочёвки, как у перелётных птиц или у северных оленей. Сохатые, например, могут просто в большинстве своём поменять одни места обитания на другие, причём вторые от первых будут находиться в нескольких сотнях метров. Но в целом это небольшое перемещение выглядит как всеобщее оживление: следы начинают попадаться на открытых местах, да и сами зверушки нет-нет да и дадут себя увидеть. Поэтому я не очень удивился, когда, выскочив из-за поворота, увидел переходящую вброд через перекат лосиную семью: самку, прошлогоднего, килограммов на двести, лосёнка и главу семьи – огромного сохатого, не меньше чем на семьсот килограммов живого веса и с прекрасными широкими лопатообразными рогами. Увидев странное существо, машущее по обеим сторонам блестящими пластинами, самка с телком удрали в ивняк, а бык остался.

Он встал прямо посередине реки, на перекате, глядя на меня исподлобья тёмными выпуклыми глазами. То ли вёсла напомнили ему рога соперников, то ли ещё какой-то непонятный человеку проводок перемкнул в крохотном, размером в два кулака, мозгу гиганта, но убегать он не собирался. Вот так сразу, по крайней мере.

Я вытащил из герметичного контейнера фотоаппарат и начал снимать. Но течение меня сносило прямо на лося, и я не скажу, что это мне очень нравилось. Я положил аппарат обратно в контейнер и принялся выгребать к тому берегу, который находился, с моей точки зрения, подальше от проклятой скотины, одновременно пододвинув к себе «аргумент» калибра 7,62, который вполне мог оказаться решающим в нашем столкновении.

Однако сохатый не стронулся с места. Он так и стоял, по брюхо в воде, чёрный и корявый, словно выворотень, и сильное течение вспенивало буруны у его груди. Когда я исчезал за поворотом, он так и продолжал стоять там, неспешно ворочая головой, увенчанной короной весом в полцентнера.

«Почему-то так никогда не везёт, когда ты с клиентами», – подумал я.

Теперь передо мной стояла одна из самых сложных задач на сплаве. Нужно было найти избушку, построенную для зимнего промысла и не имеющую к реке прямого отношения. Конечно, хозяин избы наверняка ловил рыбу и несколько раз за лето ездил туда из Куйла и обратно. Всё это подразумевало какую-никакую импровизированную пристань, но и её привыкшие к скрытности таёжные обитатели прятали обычно на боковой протоке, чтобы она не бросалась сразу в глаза летящему над основным руслом вертолёту. Указать близость жилья для неторопливо плывущего по реке человека могли бы поставленные в боковых култуках сети, но совсем не факт, что они будут выставлены по течению реки выше, а не ниже жилья. А сплав по рекам имеет одно досадное свойство: обратного хода у плывущего нет.

Потому я и плыл, часто приставая к берегу и отмечая не только лосиные переходы и медвежьи следы, то есть делая обычную работу странствующего охотоведа, но и присматриваясь к торчащим пням, тропам, валежнику. Близость промысловой избушки угадывается по увеличению количества пиленых пней, а также подвесов для капканов и прочих охотничьих хитростей.

Я поднялся на высокий, поросший высокоствольной лиственничной тайгой берег и вдруг увидел… Да, это был совсем неожиданный пень. Он торчал из мягкого смятого плюшевого зелёного мшистого ковра, словно клык или маленький обелиск. Его конец не был срезан пилой и не был обломан во время ветродуя. Конец пня выглядел как конус, обработанный каким-то грубым резцом или оббитый зубилом.

Я провёл ладонью по его шелушащейся серой поверхности. Хмыкнул.

Каменные люди… Такие пни во множестве оставляли на берегах Колымы юкагиры, не знавшие железа и валившие деревья каменными топорами. В холодном и сухом климате Севера они сохранились, наверное, лет за триста. Я просто не думал, что здесь, на Вороньей реке, находились их стойбища. Полуоседлые племена сибирского Севера не могли жить только охотой или только рыболовством, поэтому стремились селиться вдоль по-настоящему больших рек, где хотя бы рыбалка могла прокормить значительное количество людей.