Книга Взрослые люди - Денис Драгунский

И вот рассказчик видит эту гордую, капризную, своенравную красавицу.

Это публичная девка, которую он встречал в борделе.

Цена ее услуги – 20 франков.

Бедный Робер Сен-Лу, влюбленный аристократ!

Пруст пишет:

«То, что мне предлагалось как исходный пункт, – для Робера являлось конечной целью, к которой он шел через столько надежд, сомнений, подозрений, мечтаний!

Он давал более миллиона, чтобы иметь то, что мне, как и другим, предлагалось за 20 франков. Почему он не получил этого за такую цену? Это могло зависеть от случайного мгновения, когда та, что как будто уже готова была отдаться, уклоняется. Может быть, потому, что у нее назначено свидание…

Если подобного сорта женщина имеет дело с мужчиной душевно ранимым – то начинается страшная игра. Слишком сильно переживая свою неудачу, чувствуя, что без этой женщины он не может жить, душевно ранимый мужчина гонится за ней, она от него убегает, и вот почему улыбка, на которую он не смел надеяться, оплачивается им в тысячу раз дороже того, во что должна была бы ему обойтись высшая ее благосклонность.

Когда из сочетания наивности представлений с боязнью страданий рождается безумное стремление превратить продажную девку в недоступный кумир – может получиться, что этой высшей благосклонности и даже первого поцелуя он так и не добьется…».

(Пруст М. У Германтов. Перевод Н. Любимова. СПб.: Амфора, 1999. С. 155, 157–158).

Робер Сен-Лу все же сумел снискать у этой женщины все виды благосклонности. Конечно, ему было бы страшно больно узнать, что ее любовь доступна всем и каждому за 20 франков. Но это не заставило бы его свернуть с дороги, ибо «лицо любимой женщины видится ему только сквозь его мечты».

Наверное, стремление превратить продажную девку в недоступный кумир – это некий глубинный психологический механизм.

Общий для плебея Мити Карамазова, аристократа Робера Сен-Лу и миллионов мужчин.

филологические досуги

Оправдание непоняток

Михаил Лозинский когда-то сказал про переводы: «Хороший перевод должен быть темен в темных местах подлинника, причем темен именно темнотою подлинника».

Вот и я повторю за ним следом:

Хорошая проза может быть – должна быть! – темна (туманна, неясна) в темных, туманных и неясных местах жизни.

Причем – именно темнотой и неясностью самой жизни.

там, где клумба, фонтан и песочница

Одно лицо

Когда Саша Дмитриев смотрел на своих однокурсниц, ему казалось, что они – те же самые девчонки. Хотя им было уже хорошо за пятьдесят. На всех институтских встречах он кричал «Девки!» и очень лихо обнимался, так что Лиза Зенкевич, смеясь и краснея, говорила: «Дмитриев, руки убери, ты что, совсем уже?»

Все кругом были Таньки, Светки, Наташки и Ленки, толстые казались пухленькими, тощие – тоненькими, и все – ужасно милыми. Хоть провожай до дома и потом целуйся в подъезде.

Но с Катей было по-другому, хотя они тоже пять лет учились вместе. Она не казалась ему девочкой, застывшей в студенческих воспоминаниях. Он видел ее морщины, сухой острый нос, мешочки под глазами, лишнюю кожу под подбородком – видел и понимал: ей пятьдесят пять, и нельзя сказать, что она так уж хорошо сохранилась.

Наверное, все дело в том, что тех девчонок он видел на факультетских вечеринках, а Катю случайно встретил в кафе. Вернее, это она его узнала.

Потом пошли пройтись. Был май, тепло.

Выяснилось, что она вдова, уже три года. Дети живут отдельно.

Саша Дмитриев был разведен довольно давно. У него детей вовсе не было.

Они шли параллельно улице, сквозь дворы больших домов, занимающих целые кварталы. В полусотне метров шумел проспект, а тут было тихо: клумбы, деревья и лавочки.

Потом Саша позвал ее к себе в гости. Она пришла. Раз, другой, третий.

Потом он сказал:

– Я думаю, что у нас все получится.

– Только не говори, что влюблен в меня со второго курса, – сказала Катя.

– Я и не говорю, – сказал Саша и обнял ее.

Наутро он проснулся рано. Повернул голову. Она лежала, приоткрыв рот и слегка похрапывая. Солнце упало на ее лицо сквозь щель занавески, и он вздрогнул: он когда-то страшно давно видел это лицо. Но где? Когда именно? Кто она была? И он заснул в недоумении.

Но скоро проснулся.

– Пойдем гулять, – сказал он после завтрака, потому что была суббота.

Шли по тем же дворам, мимо клумб и фонтанчиков, потом Катя устала и села на лавочку, а Саша присел на бортик песочницы, чтоб завязать шнурок ботинка, и вдруг снизу взглянул на Катю и все понял.

– Катя, – сказал он. – Катя, я должен тебе сказать одну вещь. Я еще рано утром увидел, но не сразу догадался. У меня была бабушка. Екатерина Матвеевна. Она водила меня гулять. Вот сюда. В этот садик. Мне было пять лет, а ей пятьдесят пять, как тебе. Вы с ней одно лицо. Я ее любил сильнее всех на свете.

– Я не Матвеевна, – сказала Катя. – Прости.

– Это ты прости меня, – сказал Саша.

Он смущенно стал пересыпать песок в песочнице.

– Не пачкай руки, горе мое! – закричала Катя. – Встань! Все штаны изгваздал! Всё, всё, нагулялись, пора домой.

о доверии и прописке

Мужики и бабы. Три истории

ПЕРВАЯ.

У одного моего родственника была жена, у нее был сын от первого брака, Саша его звали, он был сапожник. Работал в маленькой мастерской «Ремонт обуви». Я его помню. Заходил к нему ставить набойки, по совету двоюродной бабушки. Мне тогда лет тринадцать было, а ему примерно тридцать.

Потом мне рассказали: он женился на молодой женщине – сотруднице паспортного стола милиции. Она к нему в комнату прописалась (была у него комнатка в коммуналке), очень скоро развелась с ним, а его, используя служебное положение, выписала. Поставила ему в паспорт штамп: «выписан». И выгнала с помощью друзей-приятелей. Он жил в своей мастерской, спал под верстаком. Там его однажды утром нашли мертвым: сердце.

ВТОРАЯ.

Эта история случилась с одной хорошей советской писательницей.

Одинокая и неудачливая в личной жизни, она в пятьдесят лет встретила наконец мужчину, который ее полюбил. И она полюбила его, они зарегистрировали брак, сыграли скромную свадьбу, как и надлежит немолодым людям. Он прописался к ней, но довольно скоро стал разводиться и делить квартиру.

В ответ на ее слезное изумление он подвел ее, ну прямо как Сталин свою дочь Светлану, к зеркалу и сказал:

– Ну, погляди на себя внимательно, сумасшедшая ты тетка! Неужели ты думаешь, что ты кому-то нужна как женщина, как жена?