Книга Убийство в Орсивале - Эмиль Габорио

— Как! — воскликнул Домини недовольным тоном. — Вы не знали, что я вас здесь дожидаюсь?

— Виноват, — ответил сыщик, — но я надеюсь все-таки, что господин судебный следователь захочет меня выслушать. Необходимо было осмотреть следы преступления, сориентироваться, принять меры. Я стою на том, чтобы прислушиваться к народной молве, или, как говорят, к общественному мнению.

— Все это, — строго ответил Домини, — никак не оправдывает вашего промедления.

Лекок посмотрел на висящий на стене портрет.

— Если бы господин судебный следователь осведомился в сыскном бюро на Иерусалимской улице, то там ему сказали бы, что я знаю свое дело. Для успеха следствия важно быть никем не узнанным. Полиция-то ведь тайная! Теперь же, когда уже знают, кто я такой и зачем сюда пришел, я могу уходить подобру-поздорову назад, так как мне уже больше никто ровно ничего не скажет, а если я и спрошу, то мне солгут. Меня будут бояться и сторониться.

— Это верно, — сказал Планта, защищая сыщика.

— Ну-с, — продолжал Лекок, — когда мне сказали, что надо отправляться в провинцию, я тотчас же и обратился в провинциала. Приезжаю сюда — и все при виде меня говорят: «Вот какой любопытный! Впрочем, он не злой». И я верчусь вьюном, подкрадываюсь, подслушиваю, вызываю на откровенность. Я спрашиваю, и мне чистосердечно отвечают. Меня снабжают сведениями, делают указания. Со мной не стесняются. Славные здесь люди, в Орсивале! У меня здесь уже есть несколько друзей, и на нынешний вечер я получил приглашение на обед.

Домини не любил полицию и не скрывал этого. Слушая Лекока, он не мог не признать его правым, но в то же время смерил его взглядом далеко не дружелюбного характера.

— Если вам уже известно все, — сухо сказал он, — то пойдемте осмотрим место преступления.

— Я к услугам господина следователя, — ответил сыщик.

И когда все поднялись со своих мест, он воспользовался этим, чтобы подойти к отцу Планта и протянуть ему коробку конфет.

— Употребляете, господин мировой судья? — предложил он.

Отец Планта не счел нужным отказываться, взял оттуда конфету, и спокойствие отразилось на лице сыщика, которому, как и всем великим актерам на свете, необходима была всеобщая симпатия.

VI

Лекок прежде всего принялся за лестницу, и капли крови сразу же бросились ему в глаза.

— Ого! — восклицал он при каждом новом признаке преступления. — Ого! Несчастные!

Куртуа был очень удивлен такой чувствительностью сыщика. Он думал, что эти слова сожаления Лекок относит скорее к жертвам. Но он ошибся, потому что, поднимаясь по лестнице дальше, Лекок продолжал:

— Несчастные! Так испачкать весь дом, да вдобавок еще и перила! И не принять мер предосторожности! Дурачье!

Поднявшись на первый этаж, сыщик остановился у двери будуара, ведущей в спальню. Прежде чем войти, он сначала пристально оглядел эту комнату.

Увидев то, что ему было нужно, он сказал:

— Надо войти, пока еще ничего не понятно.

— Но мне кажется, — заметил судебный следователь, — что в нашем следствии уже имеются детали, которые должны были бы значительно облегчить вашу задачу. Ясно, что если Геспен и не причастен к преступлению, то ему кое-что известно о нем.

— Я это знаю, — ответил Лекок. — Геспен страшно скомпрометирован. Почему именно он не хочет сказать, где провел ночь? С другой стороны, против него общественное мнение. Я, например, тоже не доверяю ему.

Сыщик вошел в комнату один — все остальные остались по его просьбе у порога. Пристальным взором он огляделся вокруг, как бы отыскивая какой-то смысл в этом ужасном беспорядке.

— Негодяи! — проговорил он с чувством. — Полузвери! Впрочем, так не поступают, так не действуют, когда хотят убить с целью грабежа. Все подряд не ломают. Запасаются отмычками и без всякого шума достигают превосходных результатов. Какие, право, неловкие! Идиоты! Не говоря уже о… — Он остановился с открытым ртом. — А что, если эта неловкость проявлена с некоторой целью? — проговорил он.

Свидетели этой сцены с глубоким интересом и даже с удивлением следили за движениями Лекока.

Став коленями на ковер, он провел рукой по его поверхности между черепков фарфоровой посуды.

— Влажно, очень влажно, — сказал он. — Весь чай еще не был выпит, когда грохнули посуду на пол.

— Но могли оставить чай недопитым на столе… — возразил Планта.

— Я знаю это, — ответил Лекок. — Влажности этой, конечно, еще недостаточно для того, чтобы определить момент преступления.

— На него с большой точностью указывают часы, — воскликнул Куртуа.

— Совершенно верно, господин мэр. Они остановились в то время, когда их бросили на пол.

— Время, указанное на этих часах, поразило меня, — сказал отец Планта. — Стрелки остановились на трех часах двадцати минутах, а между тем нам известно, что графиня еще вполне одета, точно в момент ее смерти была не ночь, а полдень. Могла ли она в три часа ночи быть одетой и пить чай? Едва ли.

— Меня тоже поразило это обстоятельство, — ответил сыщик. — Но мы еще увидим!

Затем он с большими предосторожностями поднял с полу часы и поставил их на камин.

— Три часа двадцать минут, — проговорил Лекок. — Разве в это время чай пьют? Черта с два! А реже в такой час, в середине июля, когда уже светит новый день, убивают людей!

Он открыл циферблат и передвинул большую стрелку до половины четвертого.

Часы прозвонили одиннадцать.

— Здравствуйте! — воскликнул весело Лекок. — Вот она где, правда-то! — Достав из кармана конфетку, он положил ее в рот и сказал: — Шутники!..

Простота такого средства проверки, которая до того и в голову никому не приходила, поразила присутствующих.

Куртуа был удивлен особенно сильно.

— Итак, — продолжал Лекок, — перед нами не столько озверевшие люди, как я ошибочно предполагал ранее, сколько негодяи, которые видят гораздо дальше своего носа. Но надо отдать им справедливость, они плохо рассчитали, хотя факт, что они рассчитывали. Указание ясное. Они имели в виду сбить с толку следствие, изменив время.

— Я не вижу в этом цели, — сказал Куртуа.

— Она ясна, — ответил Домини. — Разве не в интересах убийц было заставить поверить, что преступление совершено уже после ухода последнего поезда в Париж? Покинув своих товарищей в девять часов на Лионском вокзале, Геспен возвратился сюда на десятичасовом поезде, убил хозяев, забрал деньги и вновь возвратился в Париж с последним поездом.

— Эти предположения очень занимательны, — возразил отец Планта, — но тогда как же Геспен не попал к Вельперу на свадьбу в Батиньоль, где ждали его товарищи? Тогда у него было бы алиби.