Книга Дежавю - Татьяна Шмидко

Полноватая Мари рыдала в платок, а высокий и плотный Санчес одной ручищей обнимал ее за плечи, а другой махал мне. Я была уверена, что в последний раз их вижу, и от этого боль от расставания была еще сильнее. Я улыбнулась им, плохо видя их из-за слез и крикнула:

– Прощайте, дорогие мои! Берегите себя!

Мари неловко улыбнулась и кивнула головой, а Санчес поднес руку к глазам. Было непривычно видеть его плачущим. Я увозила в своем сердце их любовь и любовь Кристофера Бакли, которая спасла меня в самый темный час моей жизни.

Когда новейший торговый корабль французской короны килс «Изабелла» отошел в открытое море и поплыл вдоль берега, я все еще стояла, прощаясь с этой страной. Она приютила нас с мамой, здесь я познакомилась с Праймом Ван Пайером, который стал любовью всей моей жизни, и здесь я их потеряла. Сердце подсказывало, что мой любимый все еще жив, а разум напоминал, что мама осталась навсегда в сырой земле Калельи.

Я посмотрела на горизонт и подумала, что где-то там находится мой Прайм, который стал для меня всем в этой жизни. Надеюсь, что мы однажды найдем друг друга, чтобы больше никогда не расставаться. Я даже была готова стать вампиром, как он, только бы больше никогда не терять его. Но пока что плыла в неизвестность – я не знала, что ждет меня у дяди. Быть приемным ребенком у малознакомых людей, пусть даже и родственников – всегда несладко. Я надеялась, что его домочадцы отнесутся к бедной сироте по-христиански. В ближайшие планы входило дождаться письма от Прайма или увидеть его собственной персоной, потом выйти за него замуж, стать вампиром, чтобы не стареть и не умереть, оставив его безутешно оплакивать меня веками.

Я даже боялась думать о том, что меня ждет в новой ипостаси, но мне было все равно – я представить себе не могла, что оставлю его самого. Если мне так плохо без него, то что говорить о нем, ведь его чувства обострены сильнее, чем у меня?

А пока что мой корабль плыл вдоль потрясающе красивых, выбеленных солнцем скал и пляжей, которые тонули в сочной листве вечнозеленых кипарисов и сосен. Большие валуны, упавшие в воду при последнем землетрясении, создавали гротескные фигуры, напоминая гигантов, обессилено упавших в море, чтобы испить воды. Чайки носились над кораблем, и их белоснежные крылья легко парили среди холодных предрождественских ветров. Команда корабля не обращала никакого внимания на окружающую красоту – они привыкли к ней, и этот рейс был для них простой рутиной. Я же крепче вцепилась руками за поручень у правого борта корабля и полной грудью вдохнула соленый морской воздух, подставляя лицо под легкие брызги волн, врезающихся в темные бока корабля. Над головой матросы поставили основной парус, и корабль «Изабелла», резко дернувшись, легко полетел по волнам в сторону Сеуты. Я видела этот крупный порт только на карте, он располагался на испанском берегу в районе знаменитых «Геркулесовых столбов», которые недавно начали называть Гибралтаром. Я даже немного волновалась – это была такая удача – увидеть сразу два континента – Африку и Европу, буквально проплыв между ними. Эта мысль добавляла мне оптимизма, заглушая невеселые мысли.

Пока я любовалась видами, ко мне пришел старый, высушенный всеми ветрами капитан Тибо Мартенс и буркнул в густые усы:

– Не стоит тут стоять. Ветер поднимается, точно шторм будет. Вы бы, сеньора, спустились в каюту да переждали качку!

– Я не боюсь качки, не волнуйтесь! – ответила я быстро и снова отвернулась от него. Уж очень не хотелось сидеть в каюте всю дорогу. – Как только ветер усилится, я уйду. Но пока что постою здесь, хорошо? – спросила я с надеждой.

Капитан сдвинул густые седые брови и сказал:

– Если я сказал в каюту – значит в каюту. Это вам не танцульки, а опасное морское путешествие по зимнему морю. На этом судне я и папа, и мама, и король. Поняли? Так что марш в каюту, и носа не высовывать, пока я не разрешу!

Меня его тон оскорбил, но пришлось подчиниться – его власть на корабле была всеобъемлющей, а мне плыть на этой посудине еще четыре недели. Не хотелось портить с ним отношения.

– Хорошо, – сказала я и пошла в просторную надстройку на нефе – свою каюту. Я прошла мимо выбленки – веревочной лестницы, и завистливо посмотрела на проворного юного матроса, который свободно взбирался вверх, к верхушке мачты.

Другие матросы ворочали тяжелые бочки с пресной водой, прочно связывая их между собой. Трюм корабля был до отказа забит лучшим испанским вином, шелками и восточными специями, которые были дороже золота. Груз был таким ценным, что нас сопровождали два десятка рыцарей, которые жили на противоположной стороне нефа. Они были главной проблемой для меня, потому что на корабле я была единственной женщиной. Но капитан взял меня под личную охрану не бесплатно, конечно. Он выполнял роль моей «дуэньи» и должен был получить приличное вознаграждение, если я сойду на берег Антверпена целой и невредимой. Думаю, именно поэтому он так ревностно загонял меня в каюту. Значит, меня ждет заточение на время всей поездки.

Я зашла в помещение, стены которого были закрыты яркими гобеленами, которые хорошо защищали от морских сквозняков. В каюте пахло морской солью и свежими дубовыми досками, а потолок был закопчен лампами на китовом жире. Обстановка комнаты была простой – кровать с балдахином, письменный стол, белый столик для умывания и большая каменная чаша, которая могла служить камином при умелом использовании. Окно было всего одно и сейчас в нем неистово прыгал горизонт – начался шторм. Я закрыла дверь изнутри на тяжелый засов и улеглась на кровать, прибитую к полу гвоздями. Постоянная качка развлекала меня – вместо того, чтобы пытаться удержать в желудке завтрак, я представляла, что я катаюсь на санках по снежной горе – вверх – вниз, вверх – вниз. Это так успокаивало меня, словно колыбельная, что я вскоре заснула и увидела интересный сон.

Я снова гналась по узкой улице незнакомого города за Праймом, но в этот раз могла бежать за ним. Как только я догнала его, то оказалась около моего разрушенного дома в Калелье. Вокруг не было ни души. Мы вместе смотрели на сгоревший остов дома, но совершенно по-разному: я с сожалением, а Прайм с нескрываемым ужасом. Мне захотелось обнять его и утешить, сказать, что все будет хорошо, что он зря волнуется, ведь я жива! Поэтому попыталась положить руку Прайму на его длинные пальцы, которые сжимали медальон с моим портретом, но он не видел и не слышал меня.

Я в ужасе попыталась дотронуться до него, но видела только темное отчаяние, которое светилось в его глазах, раня меня, словно нож. Схватила его за плечи и попыталась обнять, но снова бесполезно – он не чувствовал моих объятий и не видел меня, не слышал моих слов, словно я была призраком. Он поднял глаза, и я увидела всю глубину его отчаяния, отчего бессильно заплакала. Вдруг в его глазах вспыхнула какая-то мысль и проблеснула надежда. Прайм резко повернулся по ветру и побежал, словно молния, в сторону Калельи. Я пыталась остановить его, но мои пальцы словили только воздух, и я громко крикнула ему вслед: «Прайм, остановись! Стой!»