Книга Кругами рая - Николай Крыщук

Но ГМ продолжал смотреть на Дуню с прежней, слабоумной улыбкой. Она совсем растерялась:

– У тебя неприятности?

– Все неприятности, Дуня, остались в другом возрасте.

– В голосе его появилась хорошо знакомая ей жесткость.

– Еще есть вопрос про здоровье. Всегда уместный. – Вдруг он почти закричал: – И «никогда не поздно», как любят говорить агитаторы веры. Только надо помнить, что всякая фантазия, пусть даже букашечная, щекотная, никому не заметная…

– Ты на кого кричишь-то? – снова как можно ласковей спросила Дуня.

– Да на кого… – успокоился он. – На себя. На кого человек вообще имеет право кричать?

– Это в нашем репертуаре что-то новенькое, – усмехнулась она.

Она поняла, что они разговаривают, как когдатошние любовники. Колкости, оказывается, живы и всегда готовы к употреблению, а нежность… Для воспоминаний почва не согрета, подробности прошедших лет к слову не шли, а молча и плавно перейти к новым, совместным не получалось. Дуня почувствовала приступ так хорошо знакомых ей отчуждения и обиды.

Ей хотелось рассказать, как вчера напал на нее в кафе с поцелуями и объятиями «афганец», чем-то напомнивший ее первого мужа, и как снова у нее ничего не получилось, и что в этом виноват он. Не от портрета она измучилась, от него самого измучилась.

– Как я любила тебя! Еще в школе. Ты знаешь. Но ты был о-очень высоко. Забрался на дерево, а ветки под собой обрубил. – Дуня незаметно всхлипнула. – Как пошехонец. А-у-у!

Она еще слабо надеялась, что, как это с ним бывало, Гриша вдруг развеселится, привстанет как-нибудь дурашливо-элегантно и скажет: «Ну что же, давайте знакомиться заново». Но Гриша сказал только:

– Прости. Я пойду к себе. Ладно?

И непонятно было, то ли он извинялся за то, что устал, хочет отдохнуть и поэтому прощается посреди разговора, то ли «прости» относилось ко всей их нелепой жизни. Независимо от этого Дуня почувствовала облегчение оттого, что разговор кончился.

Однако ГМ задержался в дверях и, так же внимательно глядя на нее, спросил:

– Евдоксия… Скажи, а почему у тебя теперь «Varensia»?

Очень резкий запах. Ты же не девушка, которая не уверена в себе?

Лицо Дуни пошло пятнами. Так Гриша называл ее только в минуты близости, выворачивая иронией нежность. Сейчас этим словом он обманывал себя или ее, неважно. Ей оставалось только гадать, хотел он сказать грубость или совсем уже потерялся, разучился, и самое время его пожалеть. Но она ответила так, как если бы флаг уже воткнут был в полюс холода:

– Во-первых, ты мне давно духов не даришь. А во-вторых, может быть, я и есть та девочка, о которой ты так деликатно сказал.

Гриша стоял, уставившись в пол. Один глаз его почти закрылся. Рука крепко сжимала косяк, сам он покачивался, и Дуне казалось, что вот-вот может упасть.

– Все не то, – сказал он наконец. – Все. Не. То. Просто я сегодня пытался вспомнить… И у меня не получилось. Понимаешь?.. – Он помолчал, не меняя ни положения, ни взгляда. Потом заговорил снова, с паузами: – Ты знаешь… Вот что… У меня к тебе будет большая просьба…

Дуня знала, что он ждет, чтобы она спросила какая. Хотя это было совсем не обязательно, мог и так продолжить. Но он ждал, как всегда, и, как всегда, у нее не хватило характера.

– Какая? – спросила она.

– Я прошу тебя, пожалуйста, улыбнись широко.

– О, Господи! – расхохоталась Дуня, потому что вспомнила: это был когда-то его стиль, нет, общий стиль их всех, ироничных и сентиментальных. – Ты что, Гришка? Мы ведь уже не школьники.

– Спасибо, – ответил он серьезно, хотя его губы тоже дрогнули в улыбке. – Так значительно лучше.

Глава тридцать четвертая

АЛЕКСЕЙ ИЩЕТ ВСТАВНУЮ ЧЕЛЮСТЬ АНИСЬИЧА, ЗНАКОМИТСЯ С РЫБАКОМ, ПОХОЖИМ НА ОЛЬБРЫХСКОГО, ССОРИТСЯ С МАРИНОЙ ИЗ-ЗА КСЮШИ, В ТО ВРЕМЯ КАК ЕГО УЖЕ РАЗЫСКИВАЕТ МИЛИЦИЯ

В уши ударил джаз. Музыка тут же затаилась, но не ушла, а сосредоточивала, готовила, размягчала и затягивала публику в ожидании другой мелодии, которая шла навстречу издалека и подходила все ближе, сопровождаемая глухими синкопами. Алексей подумал, что музыка звучит в нем, приснилась и сейчас вот-вот прекратится. Было бы жаль. Он осторожно повернулся на своем трехспальном кожаном троне, на котором спал одетым.

Инструменты вдруг снова зашлись, но тут же опять провалились в тишину. Так происходило несколько раз. Лишь соловьи не затихали, торопливо выпивая несущуюся с небес, только им доступную струю воздуха.

Ослепленный, Алексей не сразу обнаружил метрах в двадцати от крыльца густое сплетение сирени и рябины, из глубины которого доносился концерт. Самих исполнителей видно не было, но ветви дрожали от перенаселенности.

Память показала ему вчерашнее, все целиком, и тут же свернуло его и уложило в какую-то ячейку, как будто заранее подготовленную, не близко и не далеко, чтобы и на глаза не лезло, и всегда можно было найти. Он принял это с продолжающим его удивлять спокойствием, без похмельного испуга и сомнения в реальности. Ужас исчезновения в сохранно летящем, светящемся клубочке виделся ему так же отчетливо, как и застигнутый им, вечно длящийся, ненасытный поцелуй Тани и отца. То и другое легло в грунт утреннего состояния, в котором была преддорожная тревога, чувство освобождения и не нашедшая пока себе применения деловитость.

Направившись машинально к источнику, Алексей остановился у сосны, к которой было приклеено объявление: «Задушевно прошу нашедшего верхнюю и нижнюю челюсть вернуть ее владельцу в строение номер 17. Отблагодарим». В том, что это почерк Анисьича, сомнений не было. Как и в том, что множественное число в обещании благодарности означало, что сам Анисьич некредитоспособен, но хозяйка гарантировала.

Алексей представил себе унылого, невесомого и, должно быть, очень смешного Анисьича без двух челюстей, и ему стало его почти так же жалко, как вчера в кабаке, правда, без вчерашней свирепости. Хорошо еще, что было кому того побаюкать. Ужас и полная беспомощность. Даже выматериться артикулированно не может. Он невольно внимательней стал вглядываться под ноги и делать лесом петли вдоль дороги. В этот момент его кто-то окликнул с зычной фамильярностью:

– Пить будешь?..

– Нет! – испуганно и без промедления крикнул Алексей, раньше, чем обернулся.

Его не спеша нагонял рыжий доктор, приветливо моргая красными веками.

– Воду. Мелкими глоточками. Из стаканчиков. Я имею в виду. – Доктор говорил с тошнотворной миролюбивостью и грузинским акцентом.

– Нет. Бросил, – мрачно ответил Алексей, не желая поддаваться на манок похмельного братства.

– Почему? – со смеховой дрожью в голосе удивился рыжий.

– Я теперь предпочитаю пить крупными глотками и из полубаков.

Алексей хотел нахамить, но с запозданием понял, что вышла острота.