Книга Пепельное небо - Джулиана Бэгготт

Карузо нажимает на кнопку на краю капсулы, и крышка отъезжает с пневматическим звуком.

Партридж хватается за края капсулы, чтобы удержать равновесие.

Карузо делает шаг назад.

— Я оставлю вас наедине.

Как она должна называть мать? Арибэль, мисс Уиллакс или, может, мама?

А потом глаза матери открываются. Они серые, как у Партриджа, словно пепельные облака. Сначала она видит лицо Партриджа, склонившегося над ней. Она прикасается своей деревянной рукой к его щеке.

— Партридж, — шепчет она и начинает плакать.

— Да, — бормочет Партридж, — это я.

— Ты здесь, — продолжает шептать мама. — Прикоснись своей щекой к моей.

Он выполняет просьбу. Наверное, мама хочет почувствовать его кожу. Они оба тихо плачут. На мгновение Прессия ощущает себя лишней, будто ее не звали, будто она вторглась без разрешения. Партридж отстраняется от матери.

— И Седж здесь. Он наверху.

— Седж здесь? — спрашивает мать.

— И Прессия, она тоже здесь.

— Прессия? — Мать будто не слышала раньше ее имени, хотя, возможно, так и есть. Это же в конце концов не настоящее имя Прессии. Оно было придумано. Она не знает своего настоящего имени.

— Твоя дочь, — поясняет Партридж. Он хватает Прессию за руку и притягивает вперед.

— Как? — слабым голосом произносит мать. Она цепляется за ремень внутри капсулы и садится, растерянно глядя на Прессию. — Не может быть, — бормочет она.

Прессия опускает голову и быстро пятится назад, ударяясь о стол с электроникой. Один из радиоприемников с грохотом падает на пол.

— Простите, пожалуйста, — говорит Прессия, и рукой с головой куклы кладет радио обратно на место. — Мне пора идти. Произошла ошибка.

— Нет, — произносит вдруг мать, — подожди.

Она указывает на куклу.

Прессия шагает вперед.

Мать раскрывает деревянную ладонь, и Прессия кладет голову куклы в нее.

— Рождество, — произносит мать. Она прикасается к носу куклы, к губам. Она смотрит на Прессию. — Твоя кукла. Я бы узнала ее где угодно.

Прессия закрывает глаза. Она ощущает себя так, будто все внутри разрывается.

— Ты моя девочка, — произносит мать.

Прессия кивает, мама раскрывает руки во всю ширину.

Прессия склоняется над капсулой и позволяет маме прижать ее к груди. Это ее мать, ее настоящая мать. Она слышит тихое биение сердца матери, дыхание ее грудной клетки. Прессия хочет рассказать ей все, что она собирала, — воспоминания, как бусины ожерелья. Она хочет рассказать ей о дедушке, о задней комнате в парикмахерской. Она вспоминает о колокольчике в кармане. Она подарит его маме. Не бог весть какой подарок, но все же. Он говорит о том, что у Прессии была своя жизнь, а теперь она изменилась.

— Как меня зовут? — спрашивает Прессия.

— Бедняжка, ты даже не знаешь, как тебя зовут?

— Нет.

— Эмми, — произносит мама. — Эмми Бриджит Иманака.

— Эмми Бриджит Иманака, — повторяет Прессия. Настолько чужое имя, что и на имя-то не похоже, а просто какой-то набор звуков, прекрасно друг с другом сочетающийся.

Глаза матери останавливаются на сломанном кулоне.

— Значит, он пригодился, после стольких лет, — шепчет она.

— Ты спланировала все это для нас, чтобы мы нашли тебя? — спрашивает Партридж.

— Я спланировала много вещей, — отвечает она. — Я не могла полагаться только на один след, разметавшийся Взрывом, поэтому я сделала столько, сколько смогла. И сработало!

— Ты помнишь песню? — спрашивает Прессия.

— Какую?

— О том, как хлопает дверь, и о девушке на крыльце с развевающимся платьем?

— Конечно. — И затем мама шепчет: — Ты здесь. Ты нашла меня. Я так скучала. Я скучала по тебе всю жизнь.

ПРЕССИЯ

ТАТУИРОВКИ

А затем события начинают развиваться очень быстро.

— У нас не так много времени, — говорит Партридж. — Его вообще нет, если честно.

— Хорошо, — отвечает Арибэль Прессии, — сними цветочное покрывало с кресла, а ты, Партридж, подними меня и усади в него.

Прессия послушно стягивает покрывало с кресла. Под ним обнаруживается плетеное кресло с колесами. Диски колес оловянные с резиновой окантовкой. Сиденье выложено маленькими вышитыми подушками.

— У меня в глазах и ушах «жучки», — произносит Прессия.

— Купол? — резко спрашивает Арибэль.

Прессия кивает.

— Что им нужно?

Партридж достает хрупкое тело матери из капсулы и усаживает в кресло. Ее тело хрустит.

— Им нужно все, что у тебя есть, — произносит Партридж.

— Особенно лекарства. Мы думаем, именно они, — добавляет Прессия.

Арибэль надавливает клещами на рычаг сбоку кресла, раздается жужжание двигателя, прикрепленного к спинке. Кресло оказывается с мотором. Открытые поршни в его спинке качают воздух.

— Значит, они разрушаются, — произносит Арибэль. — Классические признаки: небольшой тремор рук и головы, паралич. Зрение и слух слабеют. Кожа истончается и иссушается. В конце концов кости и мышцы разрушаются, и органы падают. Это называется быстрым вырождением клеток и происходит от чрезмерных кодировок. Мы знали, что так будет.

— Это происходит с отцом, — говорит Партридж, будто только что осознав это. — Я думал, он просто сердится на меня, тряся головой, показывает свое отвращение… Так вот почему ему срочно нужны лекарства!

Арибэль замирает.

— Так он живее всех живых?

— Да, — кивает Партридж.

— У меня были особые причины считать иначе.

— Какие?

Мать клещами отцепляет застежку на рубашке, открывая кожу прямо над сердцем. Партридж видит шесть маленьких квадратиков, их края едва различимы под кожей. Три из них пульсируют, три — мертвы.

— Мы все вживили себе сердцебиения друг друга, чтобы всегда знать, кто из нас жив, а кто нет. Что-то вроде пульсирующих татуировок. — Она указывает на первые два квадратика.

— Эти двое мертвы. Этот, Иван, умер молодым, почти сразу после того, как ему вживили пульс. Этот прекратил биться незадолго до Взрыва, а этот — пульс твоего отца — перестал биться сразу после Взрыва.

— У него остались шрамы на груди, — вспоминает Партридж. — Однажды я видел их. Ряд шрамов — прямо как твоя татуировка.

Арибэль делает глубокий вдох.

— Он говорил, что покончил с нами. Он отрезал нас от себя. Вот что он имел в виду. Он вырезал нас из груди, — говорит она, — ножом. Звучит логично. Он не знал, живы ли мы, но пожертвовал этим знанием, лишь бы мы думали, что он мертв.