Книга Моя любимая дура - Андрей Дышев

– Ну! Давай же! Давай! – бормотал Альбинос.

Поздно. Она уже ушла и никогда не вернется.

Приплелся Мураш, спросил, может ли чем-то помочь. Дацык кивнул и сказал, что да, может, если избавит нас от необходимости делать нечто подобное с ним.

– Все, Альбинос, – сказал я, убирая руку с холодной шеи Тучкиной. – Не надо больше терзать ее.

Он послушался, поправил на ее груди блузку и накрыл лицо телогрейкой. Потом медленно поднялся на ноги. Дацык шумно вздохнул, пульнул окурком в ледник и стал прохаживаться рядом с телом. Альбинос не сводил с него глаз.

– А ты говоришь, – произнес Дацык, и губы его надломились в уродливой усмешке, – что я вас всех кровью перемазал…

Альбинос кинулся к Дацыку, споткнулся о кочку и едва не упал на землю.

– Лера не могла этого сделать! – закричал он, схватив Дацыка за воротник. – Это несчастный случай! Ирина сама оступилась и упала!

– Пусть будет так, если тебе от этого легче, – равнодушно ответил Дацык и сделал такое движение, будто стряхивал руки Альбиноса со своего воротника.

Альбинос резко повернулся в мою сторону:

– И ты так же думаешь? Отвечай, Вацура! Лера не способна убить человека! Не способна!

– Ты предлагаешь мне провести расследование? – спросил я.

– Ах, дьявол! – взревел Альбинос и взмахнул кулаками. – Вы оба полоумные недоделки! Я сейчас вам все докажу! Лера! Лера, иди сюда!

И, не дождавшись, сам пошел наверх.

– Какая тоска! – протянул Дацык. – Никогда бы не подумал, что Альбинос когда-нибудь будет оправдываться передо мной. Увы, это уже не тот человек…

Мы поднялись в лагерь. Альбинос носился около стола и кричал:

– Лера! Лера, не выводи меня из себя!

Пробормотав еще какие-то угрозы, он решительно направился к приюту, в котором вся милая компания, за исключением меня, коротала ночи. Ударом ноги он распахнул дверь и ввалился внутрь. Я уже приготовился к тому, что сейчас вылетят окна, покроются трещинами стены и обрушится кровля, но Альбинос вдруг застыл на пороге, медленно поднял руки и вцепился себе в волосы, словно это был парик и Альбинос испугался сквозняка. Мы с Дацыком переглянулись и, не сговариваясь, побежали к приюту.

– Что происходит? – тихо произнес Альбинос, когда мы, еще не отдышавшись, встали за его спиной, пытаясь заглянуть внутрь. – Почему…

Он осекся и беззвучно двинулся вперед. Я увидел отблески огня на серых стенах и услышал, как тихо потрескивает свеча. Дацык, который был на полкорпуса впереди меня, вдруг круто повернулся и с искаженным лицом вышел наружу. Прижав кулаки к груди, Альбинос остановился у топчана, на котором лежала необыкновенно бледная Лера. Руки ее свешивались и почти касались пола. Мне сначала показалось, что на левую кисть девушки надета тонкая бордовая перчатка. Я опустил взгляд. Под топчаном застывала огромная лужа крови. Перерезанное запястье еще влажно блестело, кровь еще слабо шевелилась на краях жуткой раны, но тяжелые вишневые капли, повисшие на кончиках пальцев, уже утратили прозрачность, уже присохли к ногтям и не срывались вниз. Альбинос наступил в кровавую лужу, и под его подошвой треснул осколок стекла. Он сел на край топчана, осторожно прикоснулся к волосам девушки, затем его пальцы скользнули ей на лоб, щеки и замерли на слабо разомкнутых губах. Я услышал, как Альбинос заплакал.

Горячие капли парафина стекали со свечи на лист бумаги. На нем была размазана кровь, как если бы Лера вытерла об него пальцы, но мазки, скручиваясь в спирали, выгибаясь в петли и волны, образовывали слова. Я вытянул лист из-под свечи, приблизил его к глазам, но не смог сразу разобрать торопливые строки: «Что будет завтра – никогда не знаешь и как в туман в него въезжаешь…»

– Уйди, – едва слышно произнес Альбинос.

Глава 41ЦИРРОЗ

Я пробивал от дна шурфа боковые тоннели. Подземная конструкция приобретала черты осьминога, который раскидывал в сторону свои щупальца, чтобы в черной мутной воде найти добычу. Я работал без отдыха уже несколько часов, и спина уже нестерпимо ныла, и мышцы горели, и лопата казалась свинцовой, но только это самоистязание помогало не думать о нелепой, трагической смерти двух молодых женщин. У меня слезы стояли на глазах. Кто-то истязает себя за деньги. Кто-то убивает за деньги. А они жизнь поставили на кон ради любви. Что есть деньги для истинно любящей женщины? Милые, глупые, отчаявшиеся, наивные – они были обнажены настолько, что всего лишь одно слово, один намек причинял невыносимую боль – такую боль, что смерть представлялась облегчением. Мне хотелось кого-то придушить. Но разве Альбинос виноват, что охладел к Лере, что переспал с Тучкиной? Он жил между ними, греясь в лучах любви, чтобы душа не замерзла, не окаменела. Но вот источник тепла иссяк, плащаница упала с плеч. Я не знаю, что теперь будет с Альбиносом.

В тоннеле стало настолько темно, что на ледяном своде пришлось пристроить фонарик. Мураш рыл свой тоннель в противоположную сторону от меня. Снег мы сначала кидали в шурф, и потом Дацык вытаскивал его наверх ведрами. Не знаю, откуда у Мураша брались силы. Весь побитый, с заклеенным глазом, он вгрызался в мокрый лед, как землеройная машина. Коль фонарик был у меня, Мурашу пришлось довольствоваться свечами. Он расставил их по пустым консервным банкам из-под тушенки, которые закрепил на сводах. Вода, беспрерывно льющаяся сверху, постоянно заливала их. Тогда Мураш снова зажигал огонь.

Дацык, отупев от однообразной и тяжелой работы, приумолк и долгое время не произносил ни слова. Я видел его унылое, безжизненное лицо, время от времени появляющееся в светлом круге шурфа, словно это был портрет в рамке. Если бы я не знал Дацыка и мне предложили придумать подпись к портрету, я бы написал: «Портрет больного, изможденного старика». Иногда Дацык, вытягивая ведро, замирал, чтобы передохнуть, и напряженно смотрел в сторону склона. Он беспокоился об Альбиносе. Наверное, без него он чувствовал себя одиноким и слабым, каким, собственно, и был.

Я замахнулся лопатой, чтобы в очередной раз вонзить штык в желтый податливый лед, похожий на старое сало, как вдруг услышал металлический скрежет. Замер, перестал дышать. И опять удар металла о металл! Мураш что-то нашел! Я с трудом развернулся в узком тоннеле, снял фонарик и, низко согнувшись, пошел к шурфу. Воды уже было прилично, в некоторых местах она доходила мне до колен. Луч фонаря отражался и дробился на множество желтых огоньков, которые плавали на ее черной поверхности.

– Мураш! – донесся до меня голос Дацыка. – Что там у тебя?

Мураш не отвечал, продолжая скрежетать лопатой. Представляю, как любопытство и нетерпение пожирали нервы Дацыка! Я дошел до шурфа и свернул в тоннель Мураша. Здесь воды было еще больше, и ледяной свод с каждым шагом опускался все ниже, заставляя сгибаться в три погибели. Наверное, Мураш экономил силы на потолке… Я посветил фонариком на его мокрую черную спину. В этой жуткой норе Мураш был похож на огромную крысу-мутанта, которая забралась в канализацию, чтобы полакомиться там гнилостными отходами. Услышав всплеск воды, он на мгновение обернулся. Его лицо, освещенное пламенем свечи, испугало бы самого храброго человека. На меня уставился алчный, широко раскрытый глаз. Хищное животное с таким взглядом непременно кинулось бы на меня и вцепилось мне в горло. Я был готов поклясться, что Мураш тоже неосознанно дернулся в мою сторону, но сдержался и быстро отвернулся, словно хотел скрыть от меня нечто страшное и постыдное.