Книга Без гнева и пристрастия - Анатолий Степанов

Видимо, ей вставили клизму с патефонными иголками.

Махов был при погонах. Следовательно, из министерства и, судя по кислому выражению лица, тоже не миновал клистирной процедуры. Молча поручкались и устроились за заседательским аппендиксом друг против друга.

— Я к тебе с великой просьбой, Леонид, — признался Смирнов. Порылся в кармане легкого пиджака (одет был франтом: Лида блюла), извлек бумажку и положил ее перед Маховым. Тот в нее и не заглянул. Знал, что без смирновских комментариев эта бумажка останется просто бумажкой. Спросил:

— Что это, Александр Иванович?

— Список, в котором семь человек. Большинство тебе известно, но некоторые пока не известны ни тебе, ни мне. Мне необходимо знать о них все: и подробные жизнеописания каждого в отдельности, и пересечения их жизненных путей. Короче: их связи друг с другом. Родственные, служебные, деловые, дружеские, недружественные — все.

Вот теперь Махов и ознакомился со списком. Вздохнул, дернул носом.

— К какому сроку вам необходимы эти сведения?

— Как можно скорее, Леонид. У вас в руках всеохватывающий компьютерный архив. Завтра, а?

Махов сложил бумажку вчетверо, постучал ею о край стола.

— Все эти люди каким-то образом причастны к преступлениям?

— Да.

— Тогда эти досье нужны нам, а не вам, Александр Иванович.

— И у вас, и у нас никогда не будет прямых доказательств. Вы без них бессильны. А у нас есть возможности, не ограниченные законом.

— Опять знаменитые смирновские провокации?

— И не только.

Махов глянул на кабинетные часы.

— Ого! Уже двенадцать десять. Отпевание, наверное, кончилось. Давайте-ка посмотрим, что там на Ваганьковом.

Он включил телевизор. Огромная толпа перед воротами кладбища, несчетные непокрытые головы вокруг храма, человеческие реки по кладбищенским аллеям.

— Да-а, — слегка удивился Махов. — Народу-то! Но пока все спокойно.

— Потому что на кладбище, — объяснил Смирнов. — Митинг, который предполагала провести через четыре дня, в воскресенье, «Молодая Россия», не отменен?

— Начальство пыталось, но они настаивают. При таких обстоятельствах им не откажешь.

— И место уже отвели? Где, если не секрет?

— На отшибе. Ходынское поле.

— Ничего себе! — встрепенулся Смирнов. — Ходынка. У начальства никаких ассоциаций не возникало?

— Все под контролем, Александр Иванович.

Появились на экране и укрупнения, в основном знаменитостей. Гордеев, Корнаков, Костя Ларцев, царица певиц Анна, Жириновский, Борис Хмельницкий. Смирнов отобрал пульт у Махова и выключил телевизор.

— Когда будут готовы досье, Леонид?

Махов любовно посмотрел на настырного старого хрена.

— Послезавтра утром. И то, если наши девушки будут работать в три смены. Все в двух экземплярах. Один вам, другой нам.

…В прихожей-вестибюле уже готовый к выходу — джинсы, маечка, плотная куртка, под которой так удобно сбруе с «баярдом», — Сырцов, сидя на скамеечке, переобувался: менял легкие кроссовки на тяжелые спецназовские башмаки. Впорхнула Дарья с сообщением:

— Все. Отсалютовали, закопали и передачу прекратили. — Заметила обувку на сырцовских ногах. — Ты что, в лес собрался? По грязи бродить будешь?

— Может, придется и по грязи походить, — поднимаясь, подтвердил он.

Дарья обняла его за шею, жалостливо попросила:

— Береги себя, Жора.

…Берег себя Георгий Сырцов по совету Дарьи: в хитром домике у Путяевских прудов позволил себе отдохнуть после трудов праведных. Сидел на широкой скамье, расставив ноги и раскинув руки, — расслаблялся. Встрепенулся вдруг, спохватился и спросил Сергея:

— Который час?

— Восемнадцать пятьдесят восемь, — по-военному доложил Сережа.

— Включай телевизор. Через две минуты по НТВ новости. Они обязательно с похорон генерала Насонова начнут.

Нынче даже в узилищах и пыточных камерах телевизоры. Сергей щелкнул пультом, и приличный «Панасоник», стоявший на стареньком стуле, ожил. Сначала кривые часики отсчитывали последние секунды, затем девица — с анонсами новостей и, наконец, Ваганьковское кладбище.

— Ты уже оклемался, Альбертыч? — спросил Сырцов у Рябухина, накрепко привязанного к металлическому стулу, приваренному к железному полу. — Вижу, что оклемался. Теперь смотри, что ты наделал. И смотри не отрываясь, тварь!

Открытый гроб от церкви до могилы несли на плечах офицеры. Одни офицеры, никому из штатских помогать не позволили. Синеватой бледности профиль генерала. На отдельной подушечке — Звезда Героя Советского Союза. Заплаканная мать.

— Я его не убивал! — пискливо пролаял Рябухин.

— Я не говорил: ты убил, — сказал Сырцов, когда закончился короткий репортаж с кладбища. — Выключи телевизор, Сережа. — Экран потух. — Ты организовал убийство. Да еще и киллершу нам подарил. Правда, с замком грубовато вышло. Боялся, что догонит?

— Я не знаю, о чем вы говорите, — уже почти нормальным голосом заявил Рябухин.

— Петя, Сережа, развяжите его, — приказал Сырцов. Петя с Сережей сноровисто освободили страдальца от пут, но тот продолжал сидеть. — Поставьте его на ноги, ребята.

Ребята рывком перевели Альбертыча в вертикаль. Поднялся со скамьи и Сырцов.

— Выходит, ты не знаешь, о чем я говорю. Может, ты вообще ничего не знаешь и чист перед Богом и людьми? Тогда мне надо пожать тебе ручку, извиниться за бесцеремонное задержание и отпустить на все четыре стороны. Да, совсем забыл: ты ведь уже давно жаждешь вернуться на родину. Про тебя даже песню поет тонкоголосый фраерок: «Мальчик хочет в Тамбов, мальчик хочет в Тамбов!» А там тебя родственники и полмиллиона баксов ждут. Как же мальчику не хотеть в Тамбов? — Умел матерый сыскарь Сырцов лирическими отступлениями доводить подобных собеседников до того, чтобы опустело в желудке, опустилась диафрагма и к горлу толчками покатилось сердце. А теперь на первую коду: — Но… но — не мое, но — все того же фраерка: «Но не летят туда сегодня самолеты, и не едут даже поезда…» Ты это понял?

И страшный удар коротким левым крюком в печень. Альбертыч мгновенье постоял, пал, согнувшись, на колени и рухнул на железный пол лицом вниз.

— А вдруг отключится надолго? — слегка озаботился Сергей.

— Сейчас оклемается. Здоровый. Главное, чтобы вывеску ему не испортить. Для дела нужно. — Сырцов ногой перекатил Альбертыча с живота на спину Вывеска была цела. И уже глазки прояснялись. Глядя на эти глазки, Сырцов с тоскливой улыбкой вспомнил. — Когда я шел на встречу с тобой, гаденыш, один хороший человек поинтересовался, увидя мои башмаки: уж не по грязи ли я собираюсь ходить. Выходит, по грязи. — Он тяжело наступил на грудь поверженного. — Ты слышишь меня, Рябухин?