Книга Катарсис. Темные тропы - Виталий Храмов

Нет у меня и обиды на неё. Совсем нет. Она всё сделала правильно. Приняла самое верное, единственное разумное решение. Воспользовалась возможностью. Использовала Смерть против всего Мира, что встал перед ней стеной. Закрывшись Смертью от опасностей, спрятавшись за спиной Смерти от рока. Да, она использовала меня.

Молодец! Умница! Она не обманывала себя. Она лишь подыграла мне. В моём самообмане.

Я. Я – виноват. Я – сам себя обманул. Я хотел быть обманут – она изобразила влюблённость. Смерть нельзя полюбить. Невозможно. Смерть не может любить! Слышишь?! ТЫ! Услышь сам себя!

Смерть не должна любить! Любовь, обида, злоба, боль и сожаление – человеческие чувства. А ты – не человек! Хватит мучить себя! Смирись же! Ты – лишь функция! Ты – не человек! Функция! Так иди же и сделай то, ради чего ты создан! Ты – функция!

Ты – Смерть! Потому все эти эмоции, чувства и прочую блажь засунь куда подальше! Под хвост! Или брось на тот костёр. Пусть сгорят с такими же душераздирающими криками. Функция не должна испытывать эмоций. Функция должна быть рациональной!

Больно? Самообман – всегда больно. Ты – Смерть. А с чего ты решил, что можешь прожить жизнь обычного человека? Потому больно. И чем больше ты сам поверил, что ты человек – тем больнее. Ты – просто функция. Для тебя должны быть только объекты целевого назначения и объекты повышенного внимания, которые могут препятствовать выполнению целевой функции. И прочий белый шум.

А ты решил, что ты не функция, а субъект? Ха-ха! Боль – наказание! За заблуждение, за самообман. Нет – своих. Нет чужих. Нет любимых, нет ненавистных. Есть только цель. И объект.

Вот он! Объект. За высоким забором. В глубине парка. В самом маленьком по окружности, но самом высоком по вертикали здании, в башне, под самым срезом. Объект.

Все остальные заблуждения – боль. И заблуждения эти очень глубоко засели во мне. Я испытываю душевную боль, разочарование, обиду, злость на объект и боль потери людей, ставших мне родными, близкими и любимыми. Так мне и надо! Раскатал розовые сопли – по губам! И получил по губе, чтобы не отвисала! Ты – не человек! Ты – Смерть! Так иди же и убей этого урода! Два слоя прозрачности – и вперёд! По исполнении – доложить! Смерти! Лично!

Живчик полулежал в мягком ложе с мягкими спинками, попивая перебродивший нектар из серебряного кубка и любуясь игрой огня в камине, стараясь этим унять душевное смятение и встретить неизбежное с достоинством.

Потому, когда я выбил оконный витраж и ввалился в эту комнату на самом верху башни, Живчик меня встретил не с испугом, а с удивлением. Он почти сразу узнал меня – я ему запомнился своей неординарностью и непроницаемостью для его Щупалец Жизни. Но много веков занимающийся одним и тем же – излечением людей, Живчик с первого взгляда увидел моё потрёпанное состояние.

– А, это вы! – пробормотал он, жестом возвращая себе трезвость ума. – Это безумие – и вас потрепало. Только зачем выбивать это прекрасное мозаичное стекло? Мастер, что его изготовил, уже не сможет повторить подобный шедевр. Он умер… очень давно. И его искусство – вместе с ним.

С трезвостью Живчику возвращалась и его суетливость, и его говорливость. Столь несвойственные его почтенным го… векам.

– Не стойте столбом, – речитативом частил он, – укладывайтесь на кушетку. У нас не так уж много времени. Не знаю, сколько, но я бы не хотел, чтобы вы встретили мою Смерть вместе со мной. Ну, что же вы? Поторопитесь, сударь! Сегодня и так суматошный день! Сумасшедший день! Безумный! Эти беспорядки в городе, эта скандальная женщина! А мне сегодня приснился сон. Вещий. И я ему верю. Сон предупредил меня, что сегодня меня навестит Смерть.

– Я – Смерть, – разрывая горло, каркаю я. И снимаю с себя и вторую прозрачность.

– Ах, вот оно что! – всплеснув руками, пробормотал старик, плюхаясь на диван. – Это многое объясняет. А чем обязан подобной чести вашего визита?

– Гибели невинного мальчика, – каркаю я, терпя жуткую боль. Каждое слово разрывало мне горло.

– Гибели мальчика? – удивился Живчик.

«Давай, вызывай своего покровителя и покончим с этим!» – передаю я ему Зовом, пробив наконец его ментальные защиты. Это, для меня, оказалось проще, чем рвать горло разговорами.

«Собственно – уже», – кивнул старик.

Растерянность ушла из него. А вот страха передо мной не появилось. Возможно, прожив столь много лет, перестанешь бояться Смерти. Но вот недоумение его не покинуло.

«Только вот никак не возьму в толк, о гибели какого мальчика вы говорите?» – удивляется старик.

«Мальчика с повреждённым позвоночником, которого я тебе привёз на излечение», – поясняю я, доставая штык.

– Как? – вскричал Живчик, вскакивая. – Он – погиб? Когда?

«Переигрываешь, лесовик, – качаю головой я. – Переигрываешь. Я бы поверил, если бы ты сказал, что операция прошла не совсем удачно, что начались какие-либо ураганные последствия… чего-нибудь. Но делать вид, что совсем не в курсе – перебор. Особенно перед лицом Смерти»

– Позволите? – спрашивает старик, семеня к столу, взяв с него пластину какого-то прибора. – Это Дальноокий. Он – не оружие.

Прибор засветился. Живчик напряжённо управлял прибором, пока его брови не взлетели к седым волосам на голове.

– Мальчик спит! – говорит он и показывает мне светящуюся поверхность прибора. – Он – здоров!

И я вижу спящего Малыша. Да я сам в оху… ох, в каком я удивлении! Но, не веря, нахожу поток сигнала, испускаемого Дальнооким, «частью себя» скольжу по этому потоку и «вижу» Малыша неживым глазом этого прибора.

Мальчик тут. Недалеко. В соседнем здании. В помещении, полном детских кроваток, где спят малыши от трех до четырнадцати лет. Пожилая женщина, присматривающая за сном детей, задремала с вязальными спицами в руках, а клубок нити упал с её коленей и укатился под лавку, на которой она сидела, её белый платок сполз ей на лицо.

– Излечение мальчика было непростым, но прошло успешно, – продолжал тарахтеть Живчик. – Непростым оно было из-за его врождённого Дара. Дети с таким редким и столь мощным Даром рождаются редко. Конечно же, я обязан был оповестить Святой Престол об обнаружении ребёнка, способного принять стезю Великого Святого Воителя. И, конечно же, получил распоряжение придержать ребёнка. О чём и сообщил его матери. Я…

Я «возвращаюсь» в помещение в башне. Я растерян. Обескуражен. И не знаю, что мне теперь делать. Всякий смысл моего нахождения тут пропал. Убивать этого старика просто не за что. Лилия? Как же так?!

– Я немедленно оповестил мать ребёнка о столь радостном событии, – продолжает частить старик, словно желая выговориться перед смертью. – Рождение Великого Святого – честь для любого рода. И мы даже не стали брать оплату за излечение ребёнка. Наоборот, омоложение его матери решено было провести так же без оплаты, как благодарность Святого Престола – Святородице. Но женщина словно сошла с ума! Пришлось силой её усмирять и под присмотром отправлять домой. В городе неспокойно. Хорошо, что Святой Престол позаботился об укреплении нашей стражи воителями Орденов.