Книга Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

Кажется, все.

Чтобы не терять времени, я начала с фотографии АллыКодриной: «Алла. Кронштадт. Мартовские тени». Эту фотографию я виделабессчетное количество раз, так же как и непритязательную физиономию Аллы, также как и непритязательную розу в ее руках. Но теперь меня интересовала не онасама и не цветок.

Фон.

Фон может многое рассказать мне. Если я, конечно, сумею еговыслушать.

Я уже знала, что в загаженном тараканами ящике Сергуниногокухонного стола валяется лупа. Такая же загаженная, с мутным, уставшим отвремени глазом. Должно быть, эта лупа была спутницей Сергуниного детства смарками, значками и этикетками от спичечных коробков.

Лупа оказалась на месте, и я еще добрых пятнадцать минутвымывала ее под краном — от омерзительного кухонного налета, скопившегося на стеклеза долгие годы бездеятельности. Приведя в порядок немудреную подпоркуначинающего филателиста, я поднесла лупу к фотографии и принялась изучать ее.

Но ничего хорошего из этого не вышло: детали не только неприблизились, но и странным образом расплылись (эх, Варвара, Варвара! Меньшенужно дешевых фильмов смотреть!).

Алла Кедрина была сфотографирована с достаточно близкогорасстояния, так что в снимок влезла только часть какого-то книжного шкафа. Даокно позади покойницы. В его темном провале виднелись четыре светящиеся буквы:одна под другой. Буквы были не в фокусе, но вполне читабельны: «П О Г Р».Очевидно, это была часть какой-то вывески на доме. Но что могли означать этибуквы: «погром»? «погремушка»? «пограничник»?.. «по гроб жизни не забуду эту хреновуюисторию»?..

Но, даже не дойдя до конца воображаемого списка, явоспрянула духом. Во-первых, теперь я знала, что родина этих четырех букв —Кронштадт. А Кронштадт — слишком небольшой городок, чтобы не найти в немодну-единственную вывеску. А потом прикинуть — хотя бы приблизительно — домнапротив. В этом доме напротив обязательно должны знать Аллу Кодрину. Хотькто-то, но должен.

Я откинулась на стуле: решено. Сегодня же, после встречи сАкопом в «Севане», я отправлюсь в Кронштадт. И найду эту чертову вывеску. Инайду дом, в котором, в окружении мартовских теней, была сфотографирована Алла…

Отлично.

Мне будет чем заняться, потому что вторым номером впрограмме числится квитанция из антикварного салона «Бирюза» с господином Шамнепод руку. Его тоже не мешает припереть к стене, гимназиста очкастого!..

…Именно с такими мыслями я приехала в «Севан» в половиневторого дня.

Акоп, ничуть не удивившийся моему появлению, молча встализ-за стола, собрал нарды и ухватил меня за руку.

— Едем, — бросил он сквозь плотно сжатые губы.

— Куда?

— На встречу. Здесь недалеко есть сауна…

— Предлагаешь потереть мне спинку?

— Я бы с удовольствием, — хмыкнул Акоп,выразительно глядя на меня. — Но думаю, что спинку тереть не придется…

— Холку будут намыливать?

— Увидишь…

* * *

…Сауна тоже была армянской и тоже оглашалась неистовым«Танцем с саблями». В скромном закутке перед дубовой дверью я была передана срук на руки толстому курчавому банщику. Банщик не сказал мне ни слова, аограничился лишь вручением пакета с резиновыми шлепанцами и махровымполотенцем. А затем приоткрыл дверь и втолкнул меня в клубы пара.

Я ощупью пробралась в комнатушку, заставленную диваном,двумя кожаными креслами и низким столиком, на котором стояла бутылка коньяка иблюдо с виноградом.

Шардонне.

Ну, конечно же, шардонне, любимый сорт Монтесумы-Чоколатль.

— Монти! — крикнула я. — Монти, ты где?!

В ответ раздался тихий плеск воды: очевидно, Монтесуманежилась в бассейне. Я быстренько разделась, натянула на ноги шлепанцы идвинулась на плеск. И сразу же увидела по-змеиному изящную голову Монтесумы,покачивающуюся на поверхности.

Монти помахала мне рукой: прыгай!

Разбежавшись, я прыгнула в бассейн и оказалась рядом сотчаянно-прекрасной и прекрасно-отчаянной Монти. Монтесума ухватилась за мойкоротко стриженный череп и макнула его в воду.

— Жива и на свободе? — поприветствовала меняона. — Здорово!

— Относительно жива… Спасибо за деньги… Я отработаю…Как только кончится весь этот кошмар…

— Не валяй дурака. Ты ничего мне не должна. Ничего…

Разговаривать с Монтесумой на темы финансов было бесполезно.Во всяком случае — сейчас. И я переключилась на Лемешонка:

— А как ты? Как твой фээсбэшный «хвост»?

— Отрубила, — коротко бросила она.

— Интересно, каким образом?

— Пожаловалась кое-кому на не в меру ретивых работниковорганов. Его вызвали на ковер, вот я и улизнула… Подонок! Дрянь! Гиена!Членоподобное чертово! Вешать надо таких подлецов за бейцалы!

Даже для мужененавистницы Монтесумы это было чересчур круто.Но она и не думала останавливаться: после поношения несчастного Лемешонка наненормативном русском она перешла на ненормативный эстонский, потом наненормативный армянский и закончила тираду словом «наглая спецзадница» наненормативном шведском.

— Ты меня только за этим вызвала? — Я терпеливодождалась конца извержения вулкана по имени Каринэ Суреновна Арзуманян.

— Не только… Пошли погреемся. Все тебе расскажу. Мывылезли из бассейна и направились в сауну. Монтесума растянулась на полотенце иповернула голову в мою сторону.

— Тебе привет от Кайе, — сказала она.

— Ей тоже привет. Передай, что я достала автографЧарской…

— О господи! — Монти закатила глаза.

— Вручу его при первой же возможности…

— Она тоже для тебя кое-что достала… Вернее, для насдля всех. В Питер заявился венский адвокат Киви. Его поверенный в делах.

Я тотчас же вспомнила, что Кайе уже упоминала о венскомадвокате. И о том, что у Олева Киви было оформлено единственное завещание — напокойную жену Аллу Кодрину.

— Ну, и?

— Вот здесь-то и начинается самое интересное, —Монтесума вытерла пот под носом. — Олев Киви благополучно загнулся. Егожена загнулась еще раньше. Но завещание-то он не переписал! Ни на кого! Целыйгод неизвестно чем занимался, а когда гигнулся, знаешь, кто оказалсяединственными наследниками?

— Кто?

— Брат покойной Аллы Филипп Донатович Кодрин. Ну, и егожена… Каково, а? Вот адвокат и приехал на предварительные переговоры. Сумманаследства…

Монтесума замялась.

— Ну? — поощрила я ее. — И какова сумманаследства?